— Сташек, она тебя любит.
— Да кто там разберет… Любила бы, не приняла бы подарок от этого гнусного Пирогова… Знает же, что я был категорически против… А она согласилась… чем-то он сумел ее пронять… И, видно, он ей дороже меня… Ладно, мам, не будем о ней. Это пройденный этап!
— Сташек, но ты ж ее любишь!
— Мама, ты хочешь, чтобы я съехал?
— Сташек, зачем ты так? — со слезами в голосе проговорила Марина Георгиевна. С тех пор как отец ушел от нее, она стала слезливой, что Стаса до крайности раздражало, и он старался пореже бывать дома.
Из интервью
Корр.: Скажите, Стас, вы намерены предпринять какие-то шаги в связи с этой историей?
С.С.: Я бы с наслаждением набил морду тем, кто это сделал, но у меня, увы, нет времени заниматься поисками этих подонков.
Корр.: А в суд на газету вы подавать не будете?
С.С.: На какую именно? Эту пакость напечатало огромное количество газет.
Корр.: Как вы полагаете, этот жестокий розыгрыш…
С.С.: Теперь это так называется?
Корр.: И все же, этот жестокий розыгрыш был направлен против вас или против госпожи Лакшиной?
С.С.: Думаю, против нас обоих. Лакшину напугали, помотали ей нервы, а меня в очередной раз облили грязью. Выводов я делать не намерен. Я просто хочу поскорее забыть эту мерзость. Я согласился на интервью только с одной целью — пусть люди видят, что я не валяюсь в канаве с белой горячкой, а в здравом уме и твердой памяти разговариваю с вами. И пусть задумаются в следующий раз, когда прочтут о ком-то еще что-то подобное — а не утка ли это? Впрочем, вряд ли моя цель будет достигнута… Людям очень нравится читать гадости об известных личностях, так что считайте это интервью гласом вопиющего в пустыне.
Корр.: Стас, вы говорили после этой истории с Варварой?
С.С.: Нет.
Корр.: Почему?
С.С.: Извините, но это наши личные дела. А личные дела я никогда не обсуждаю с журналистами. Всего наилучшего!
Корр.: Извините, Стас, но почему бы вам не обратиться в милицию?
С.С.: С чем?
Корр.: Ну, вы же такой знаменитый и любимый народом артист, вас оклеветали… Они могут найти тех, кто это сделал.
С.С.: Чем меньше шума, тем лучше. Я уже сказал, что хочу поскорее забыть об этом. Прошу прощения, но временной лимит вы уже исчерпали. Всего наилучшего!
— Миленький, я бы с дорогой душой, но не могу! — жалобно причитала проводница. — Ну никак! Продано же все! Куда я пассажира дену, когда придет? Тоже ведь человек уважаемый, наверное, не рвань какая-нибудь, а я ему что? Извольте выкатываться, а у него билет? Тогда как? Надо было тебе за два билета сразу заплатить, вот и ехал бы себе спокойно.
— Ладно, — махнул рукой Стас. Что я в самом-то деле, совсем в мизантропа превратился? А может, попадется еще какой-нибудь тихий интеллигент, который меня в лицо не знает и тоже с радостью завалится спать? Как я устал… Как мне надоела эта жизнь… Он закрыл глаза, и усталость сразу взяла свое. Он задремал. Через несколько минут вагон дернулся.
Стас открыл глаза. Я спал? О, неужели так повезло и никого в купе не будет? Но тут кто-то рванул дверь.
— Стас?
В дверях стояла Варежка! Она запыхалась, была бледной и замученной.
— Ты? Варежка, это судьба!
Он выхватил у нее сумку.
— Садись, чуть не опоздала!
— Девушка, поменяться не желаете, чтобы с женщиной ехать? — спросила проводница.
— Нет, — ответил за Варю Стас, — девушка не желает меняться. И вообще, это моя жена.
У проводницы отвисла челюсть. Ничего себе, муж не знает, что жена с ним едет? Хотя у этих артистов ничего не разберешь. Сегодня жена, завтра не жена…
— Тогда билетики пожалуйста!
Варя совершенно растерялась. Она была так измучена, что сил возражать не было. Да и рада она была его видеть.
— Ну привет! — улыбнулась она. — Давно не виделись…
Она была вся в черном. На бледном лице выделялись ярко-красные губы, отчего глаза казались пронзительно зелеными.
— Ты что, в трауре? Ах да, понятно, ты была на похоронах Толль?
— Конечно. А заодно и на похоронах нашего спектакля. Филипп без нее не хочет… А я даже рада, мне без Димы тяжело с ним… А как ты?
— Жив, как видишь.
Он полез в свою сумку, достал пачку бумажных носовых платков. И вдруг молниеносным движением стер с ее губ красную помаду. Она даже не успела отшатнуться.
— С ума сошел?
— Не могу смотреть на эту женщину-вамп. Это не твое.
Она горько усмехнулась.
— Ты не меняешься… Как поживает Марина Георгиевна?
— Спасибо, ничего. Только глаза все время на мокром месте.
— А знаешь, они с моей мамой созваниваются. Подружились…
— Варежка, ты не голодная?
— Нет, я с поминок, там кормили… Кстати, сестра Марии Францевны сунула мне в сумку пакет с пирожками.
— Давай сюда!
Варя протянула ему пакет. Он вскочил и вышел в коридор. Вскоре вернулся.
— Куда ты бегал?
— Выбросил пирожки.
— Почему?
— Ты что, не знаешь? Нельзя с поминок ничего брать. Плохая примета!
— Господи! Ну отдал бы проводнице, что ли…
— Нельзя, говорю же, очень плохая примета.
Он сидел напротив нее и молчал. Только пожирал глазами.
— А что это за сережки на тебе? Изумруды?
— Хризопразы. Дима подарил.
— По какому случаю?
— По случаю того, что они мне к лицу.
— А твой олигарх не возражает? Он небось считает, что ты достойна самых лучших изумрудов…
— Стас, ради бога, не начинай! Я так устала! У меня просто нет сил убеждать тебя… Да и бесполезно… Может, ты выйдешь на пять минут, я переоденусь.
— Ты меня стесняешься? С каких это пор? Или Пирогов не велит?
— За что ты так мучаешь меня? — по щекам у нее потекли слезы.
— Варежка, родная, прости, я не знаю, у меня как заноза в сердце с этим проклятым Пироговым…
— Стас, ну поверь ты, нет у меня с ним ничего и никогда не было! И люблю я только тебя… Но мы не можем быть вместе, не получается у нас… Так давай хоть друзьями останемся…
Он вдруг взял в ладони ее заплаканное лицо. Заглянул в глаза.
— Я не могу дружить с женщиной, которую все время хочу, которая нужна мне каждую минуту моей жизни, не могу… И которая тоже меня хочет… Я знаю, я чувствую… Сама же говоришь, что любишь… Прости меня, Варежка, любимая, меня просто сглодало чувство вины… Ну давай попробуем еще раз, умоляю тебя! Видишь, судьба нас столкнула опять, ничего просто так не бывает… Она дает нам еще шанс…
Его голос, его запах, его руки…
