Архиепископ что-то говорил – я не вникала в его слова. В голове звенела пустота, и только одна мысль билась в этой пустоте: «Я переживу этот день. И следующий день. И еще один…». Краешком царапнуло воспоминание о счастье и радости, словно пахнуло свежим летним ветерком… Нет! Не думать! Я так сильно сжала зубы, что они заскрипели.
«Я смогу. Я переживу этот день. Дальше будет легче», – мысленно повторяла словно молитву.
– Что? – очнулась я от ощущения звенящей тишины вокруг и, осмотревшись, заметила удивленные лица гостей, напряженное – папы и скривившееся – герцога.
– Ах, да! – кивнула и добавила спокойным и ровным голосом: – Я согласна.
«Я переживу этот день…».
К ночи я уже совершенно отупела и ничего не чувствовала, самой себе напоминая деревянную бездушную куклу на ниточках, за которые дергали все кому не лень. «Повернитесь, леди. Вот так», – вспышка фотоаппарата. «Софи, улыбайся, на нас смотрят», – мама. «Пройдите сюда, расправьте шлейф, у вас растрепалась прическа», – тетушка. «Вы слишком много улыбаетесь, ваша светлость, это неприлично», – мерзкий дребезжащий голос мужа. И так целый день. И когда вечер традиционно завершился брачной ночью, я с радостью поприветствовала резкую режущую боль внизу живота, она стала логичным завершением этого ужасного дня. Я даже обрадовалась ей, потому что эта боль дала мне понять, что я еще могу что-то чувствовать.
* * *
Наверное, первая любовь всегда остается несбыточной мечтой. Она априори не может быть счастливой. Теперь я это понимаю. Достигнув определенного возраста и определенной степени цинизма, я твердо знаю, что сказки в принципе не имеют привычки сбываться. Это противоестественно. Не может бедная замухрышка Золушка выйти замуж за принца. Не может Красавица полюбить Чудовище. Не может простой сын священника жениться на баронессе. И глупые детские мечты для того и существуют, чтобы оставаться мечтами.
После свадьбы я переехала жить в лондонскую резиденцию герцогов Мелвилль, гигантское претенциозное здание на Пикадилли. Дом был огромным и страшным, как древнее доисторическое чудище. Он угнетал, высасывал из тела тепло и жизненные соки. Пугали бесконечные лабиринты коридоров, где так легко было потеряться маленькой испуганной герцогине. Но меня всегда находили. То дворецкий, то горничная, то экономка. То сам герцог. Спустя некоторое время я поняла, что прятаться и скрываться в дальних комнатах не выход из положения, и начала учиться выживать в этом склепе.
Покои герцогини состояли из нескольких больших комнат – личной гостиной, кабинета, будуара и спальни с примыкающими к ней гардеробной и ванной. Хорошо, что мама отдала мне Мэри в личные горничные, иначе я бы сошла с ума от тоски и одиночества в первое время. Чужой дом, чужие люди, чужая постель. Чужой неприятный человек рядом. Все в этом доме было старым. Нет, не в смысле мебели или обстановки, она была выше всяких похвал. Сам дом был холодным и равнодушным, впрочем, как и его хозяин. Меня окружали пожилые люди с малоподвижными бесстрастными физиономиями. Слуги все до единого были в возрасте. Ни одного молодого лица, ни смеха, ни веселья, ни радости в доме. Скорее всего, всю прислугу набирали еще при прежней герцогине, и за двадцать лет ничего не изменилось.
Герцог не покидал Лондон, он заседал в Палате лордов и очень ответственно относился к своим обязанностям. Он был наследственным пэром, это значит, что он не избирался, как большинство, а имел право заседать в парламенте по праву рождения. Мне это было даже на руку, так как герцог целыми днями пропадал в Вестминстерском дворце и приезжал только к ужину (совместный завтрак я игнорировала, подолгу валяясь утром в постели).
Дому, как и самому герцогу, не требовались ни хозяйка, ни забота, ни внимание. Многочисленная прислуга великолепно справлялась со своими обязанностями. Бывшая герцогиня ушла отсюда всего год назад, а я не собиралась ничего менять в установившемся порядке. Все здесь работало как часы. Дворецкий, камердинер, горничные, конюхи, грумы, кухарки – все знали свои обязанности. Были корректны, внимательны и воспитаны. Мне оставалось только иногда согласовывать меню к ужину или выбирать букеты, которыми позже украсят гостиную.
Двадцать лет до меня здесь жила другая герцогиня. Может, она любила этого надутого индюка? Может, она была счастлива здесь? С любовью выбирала ткань для портьер или вон тот столик для рукоделья? Приносила мужу в кабинет газету или гладила по лысине? Брр! Бедная женщина. Развод сам по себе является позором, а она еще осталась виновной стороной. Где она сейчас, что с ней?
* * *
Сначала герцог приходил ко мне в спальню два раза в неделю. В четверг и в субботу. Почему именно в эти дни, а не, например, в понедельник или вторник? Не знаю. Он сам себе установил расписание и неукоснительно ему следовал. Может, в остальные дни он посещал своих любовниц? Мы почти не разговаривали. Очень долгое время единственными словами, сказанными друг другу за целый день, были «Добрый вечер, милорд» и «Добрый вечер, миледи».
Потом, спустя несколько месяцев, остался только четверг.
Наши ночи были похожи друг на друга, как близнецы. Нет, я знала, как все должно происходить. Мама объяснила перед свадьбой, да и в школе мы с девчонками шептались под одеялом о происходящем на брачном ложе. Но действительность оказалась еще более ужасной, чем я представляла.
Сначала было противно и больно. Я едва сдерживала тошноту, зажимая рот, когда дряблое грузное тело наваливалось на меня сверху, прижимая к матрацу. Одно радовало: это происходило в темноте, и я ничего не видела, только слышала сопение и кряхтение герцога в тишине спальни.
Потом… Я представляла себе Роберта. Когда муж приходил в спальню и забирался на меня сверху, я закрывала глаза и вызывала из глубин памяти любимое лицо. Я жалела, что не подарила свою девственность Роберту. Там, на пляже, под звездным небом, когда была такая возможность. Поэтому вспоминать могла только поцелуи и ласковые объятия.
Спустя некоторое время даже эти воспоминания поистрепались и больше не помогали. Может, нельзя было их так часто использовать? Нужно было хранить и беречь как зеницу ока? И доставать только по праздникам или когда становилось совсем невмоготу и хотелось отравиться? Со временем образ Роберта затуманился, растворился в дымке, как легкое облачко над горизонтом. Как я ни силилась, но уже не могла припомнить ни тепла его губ, ни нежности рук – все перечеркивала грубая действительность. Теперь только морщинистое неприятное лицо герцога вставало перед глазами, как только я закрывала веки.
Потом… Мне стало все равно. Во время супружеских посещений я планировала прогулки по магазинам, рисовала в голове эскизы платьев, которые буду заказывать у портнихи. Перебирала в памяти приглашения и решала, на которые стоило отвечать, а которые можно было игнорировать. Герцог пыхтел, а я обдумывала планы на следующий день.
