Эти размышления привели Кольского к выводу, что в собственных интересах, а прежде всего в интересах Люции не следует задерживать Вильчура в клинике. Наоборот, следует взаимодействовать с той группой, которая старается ускорить его отставку. С тяжелым сердцем принял доктор Кольский это решение, но иного принять все-таки не мог.
И Люция тоже не могла уснуть в эту ночь. Ее возмутил и расстроил разговор с Кольским, к которому он так грубо принудил ее. Она глубоко переживала его неделикатность и в то же время опасалась, что их отношения теперь уже не смогут вернуться к прежней свободе, не смогут ограничиваться дружбой, которую она так ценила. Своей нетактичностью он ничего не добился, а только все испортил. Возвращаясь домой, она упрекала себя в том, что отнеслась к нему слишком мягко. Следовало объяснить ему убедительнее, что означают такие признания и как она оценивает такую назойливость.
Занятая этими мыслями, она совсем забыла о цветах и только в своей комнате, увидев в вазе розы, задумалась:
— Если эти розы прислал не он, то кто же?..
У нее было немного знакомых и среди них никого, кто бы мог сделать нечто подобное. Она догадывалась, что нравится некоторым коллегам и, возможно, молодому Зажецкому, хотя все они знали, что им надеяться не на что.
И все-таки кто?..
Вдруг кровь ударила ей в лицо. Шальная, вздорная и дерзкая мысль! Однако что-то ей говорило, что-то ее убеждало, что-то утверждало в ней самую глубокую уверенность, что это он, профессор Вильчур, прислал ей цветы.
Сердце билось все сильнее и быстрее. Она всматривалась в розовый букет, точно ждала от него подтверждения своей догадки. И, наконец, она как бы получила это подтверждение и с облегчением улыбнулась.
Нет-нет. Интуиция в этом случае не могла ее подвести. Как ей хочется крепко прижать эти цветы к своей груди…
Наклонившись над ними, она почувствовала легкий, едва уловимый запах. Холодные лепестки нежно касались пылающих щек, и многие из них густым дождем осыпались на столик.
Однако!.. Значит, он помнил о ней, значит, думал о ней именно в рождественский день.
Я была так доверчива! Я поверила ему, когда он сказал, что уезжает!.. Конечно, он в Варшаве. Все праздники он провел в одиночестве. Совсем один.
Она взглянула на часы. Был уже первый час. Несмотря на это, решила позвонить, так как знала, что профессор никогда рано спать не ложится. Во всяком случае она узнает что-нибудь у Юзефа.
С лихорадочной поспешностью она набирала номер. В трубке долгое время раздавался размеренный гудок, после чего, наконец, послышался какой-то хриплый незнакомый голос.
— Душа покаянная, чего требуешь?
— Это… квартира пана профессора Вильчура? — неуверенно спросила Люция.
— Действительно, ты угадала, девочка. Это именно его земная квартира. Унд майн либхен, вас вилст ду нох мер?
— Нельзя ли попросить пана профессора? — после минутного колебания спросила озадаченная Люция.
— В зависимости о чем, голубка. Если золотые часы и кусочек сахару, думаю, что можно. Если для того, чтобы вырезать аппендикс, то я не советую. Если сыграть партию в гольф, то об этом не может быть и речи. Если просить руки, то опоздала как минимум лет на тридцать. Если попросить рюмочку алкоголя, то ничего из этого не получится, потому что я наложу свое вето. Хотя в святом писании говорится "просите и вам воздастся", заметь, белоголовая, ведь не говорится, что дадут тебе то, о чем просишь. Просишь, например, печенье с миндалем, а получишь желтую лихорадку с осложнениями. Просишь о вдохновении, а тебе приносят яичницу из четырех яиц на сале. Боите а сурприсес. Сапрайс-пати с провидением. Ну, так о чем же ты просишь, миа белла?
— Я бы хотела попросить пана профессора к телефону, — сказала испуганная Люция.
— Невыполнимо, — категорически ответил хриплый голос. — Невозможно по трем причинам. Примо: профессора нет в Варшаве. Секундо: не далее как несколько часов назад он признал правильность моих убеждений: на разговоры с женщинами жаль времени. И тертио: если бы даже он был сейчас в Варшаве и пожелал бы потратить минут пятнадцать для разговора с тобой, то сделать этого не сумел бы, потому что лежит сейчас под столом, не проявляя ни малейшего желания приходить в сознание. Я держусь из последних сил. Адью, синьора, гуд бай.
Сказав это, он положил трубку.
Секретарь председателя Тухвица доложил:
— Профессор Вильчур сегодня вернулся из отпуска и готов принять вас прямо сейчас. Он интересовался, не беспокоит ли вас что-нибудь, но я ответил, что не знаю.
Тухвиц кивнул головой.
— Хорошо, спасибо. Попросите шофера заехать.
Десятью минутами позднее он уже был в клинике. Его сразу же провели в кабинет профессора Вильчура, который встал, чтобы приветствовать гостя.
— Мне следует принимать вас как гостя, как пациента или как шефа? — спросил он с улыбкой.
Председатель сердечно и долго жал ему руку.
— Слава Богу, на здоровье не жалуюсь. Я хотел бы поговорить с вами, пан профессор, немного о делах.
— Слушаю вас, — кивнул головой Вильчур, одновременно указывая гостю кресло.
Тухвиц удобно устроился и, набивая трубку, сказал:
— Слишком мало вы отдыхали, дорогой профессор. Выглядите вы неважно.
Действительно, отпуск не способствовал улучшению состояния здоровья Вильчура, и это было заметно.
— Моя стихия — работа, — пояснил он серьезно. — Ничто не утомляет меня так, как бездействие.
— Я знаю кое-что об этом, — согласился Тухвиц. — Это входит в плоть и кровь, становится привычкой, опасной привычкой. Знаком я с этим. Мы с вами, кажется, одного возраста, а у меня все еще нет желания бросить работу, хотя догадываюсь, что и у меня, как и у вас, пан профессор, молодые и смелые хотели бы столкнуть начальника, чтобы занять его место.
Профессор Вильчур нахмурил брови. Собственно говоря, с самого начала он был готов именно к такому разговору.
— Я предвидел, — сказал он, — что местные интриги против меня дойдут до вас в форме сплетен или удачно поданных мыслей.
Председатель покачал головой.
— Нет, пан профессор. Они дошли до меня более непосредственным способом. Я получил докладную записку, подписанную несколькими докторами нашей клиники, записку, о которой как раз и хочу искренне и откровенно поговорить с вами. Уверяю вас, пан профессор, без какого-то конкретного замысла. Мне просто очень хочется рассказать об этом деле и вам же предоставить решающий голос. Я уважаю вашу порядочность и самокритичность.
— Весьма благодарен вам, пан председатель, за это, — сказал Вильчур.
