Матушка Карен считала, что Иаков наживет себе неприятности своей необдуманной женитьбой. Но вслух она ничего не сказала.
Юхану Грёнэльву было двадцать. Он приехал из Копенгагена на свадьбу отца. Все это время он сидел в углу и разглядывал трещину в половице.
Иаков сдержал слово. Он приближался к Дине с большой осторожностью. Они должны были спать в зале на кровати с пологом. Все было готово. Нижние и верхние простыни отбеливались на апрельском снегу. Их кипятили в щелоке, полоскали и сушили на майском солнце. Прокатали вальком и сложили ровными стопками, проложив мешочками с розовыми лепестками, в большой бельевой шкаф, что стоял на втором этаже в ожидании невесты.
Иаков пустил в ход всю свою изобретательность. Он прикасался к Дине словно к пушинке. Первым делом он снял с нее туфли, болезненный удар которых уже испытал на себе в этот вечер.
Слабая боль еще чувствовалась в той части тела, о которой не принято говорить в обществе. Удушливая дурнота, охватившая его, когда туфелька Дины попала в цель, время от времени снова накатывала на него.
Дина сидела на широкой высокой кровати и смотрела на Иакова, опираясь на отставленные назад руки. Она внимательно наблюдала за ним, и в конце концов он смутился. Он не мог припомнить, когда последний раз женщина привела его в замешательство.
Стоя перед Диной на коленях и снимая с нее туфли, Иаков и веселил ее, и прислуживал ей. Он почувствовал унижение от того, что его сердце подпрыгнуло, когда она пошевелила ступней, помогая ему снять туфлю.
А ведь ему предстоит поставить ее на ноги, чтобы снять платье, — это было ужасно.
Шторы были лишь приспущены, в комнате было слишком светло. Иаков видел ее серые настороженные, посаженные чуть раскосо глаза. Как внимательно она следила за каждым его движением!
Он кашлянул. Ему казалось, что она ждет от него каких-то слов. А он не привык разговаривать с женщинами в постели.
Если бы еще в комнате было по-зимнему темно, а тут этот проклятый свет! Иаков чувствовал себя раздетым и выставленным напоказ перед этим хрустально-ясным взглядом.
Сорокавосьмилетнее тело и небольшое, но все-таки заметное брюшко смущали Иакова, словно ему было шестнадцать.
Глубокие морщины, оставленные последними годами вдовства с их огорчениями и невзгодами. Седина. Он не понимал, как ему следует вести себя.
Иаков вдруг вспомнил, что Дина обратила внимание на его седину в тот раз, когда он был у ленсмана и впервые увидел ее с виолончелью между колен.
Он растерялся. И спрятал голову в коленях у Дины. Изнывая от желания и стыда.
— Что с тобой? — спросила она и отодвинулась. Иаков не шевелился.
— Не знаю, что дальше делать, — признался он наконец.
— Ты же начал раздевать меня. Снял туфли.
Она зевнула и откинулась на кровати. Иаков остался стоять на коленях, как забытая собачонка.
— Да-а, — сказал он и поднял голову. Сперва глаза, потом и всю свою седую всклокоченную голову.
Он смотрел на раскинувшееся перед ним великолепие. Холмы и долины, скрытые юбкой. Он чуть не обезумел. Но держал себя в руках.
— Как ты медленно! — сказала она и начала сама расстегивать пуговицы.
Его руки как в лихорадке скользили по ней. Помогали ей снимать одно за другим.
Чем ближе она была к нему, тем явственней он чувствовал запах конюшни, сена и пряностей.
Иаков встал рядом с Диной и осторожно обхватил руками ее груди. Наслаждался ощущением материи и горячей кожи. Бесконечно долго. Наконец он снял с нее платье, нижние юбки, корсет и панталоны.
Ее глаза с любопытством следили за его движениями. Несколько раз она, вздохнув, закрывала глаза. Особенно когда он, собрав всю свою нежность, осторожно погладил ее по плечам и по бедрам.
Уже совершенно нагая, Дина вывернулась из его рук и подошла к окну. Она была существом из другого мира.
Он и не думал, что такое будет возможно. Женщина, девственница! Нагая, она поднялась с постели при свете белой ночи и спокойно подошла к окну.
Ее плечи и бедра казались позолоченными. Ведьма и ангел. Она принадлежит ему! Только ему! Она ходит по его комнате, в его доме!
Дина обернулась к Иакову и с одной стороны оказалась залитой медом полуночного солнца.
— А ты разденешься? — спросила она.
— Да, — хрипло ответил он.
И стал срывать с себя одежду, словно боялся чего-нибудь непредвиденного, что помешает ему достичь цели.
Правда, цели он достиг не так быстро, как ему хотелось бы. И не так, как он себе это представлял.
Когда они уже лежали в кровати и Иаков хотел накинуть на них обоих простыню и прижать Дину к себе, она вдруг села и сдернула с него простыню.
И начался осмотр. Она разглядывала его жадно и с таким любопытством, словно нашла животное, о существовании которого даже не подозревала.
От смущения он прикрылся руками.
— У тебя эта штука совсем не такая, как у быка или жеребца, — с интересом констатировала она, глядя ему в глаза. — Правда, и у быка с жеребцом они тоже разные. У быка она длинная, тонкая и розовая. А жеребец, он больше похож на мужика! — прибавила она серьезно, со знанием дела.
Иаков почувствовал, как желание исчезло и его детородный орган поник.
Он никогда не встречал кого бы то ни было, тем более женщину, настолько лишенную всякой стыдливости. Впрочем, он вспомнил те редкие разы, когда посещал женщин, которые брали за это деньги. Но их игра была отрепетирована и ограничивалась временем. А также измерялась деньгами. Он помнил, как противна была ему эта отрепетированная страсть и равнодушные, заученные движения.
Но хуже всего были их глаза…
Неожиданно он понял, что Дина — хозяйка Рейнснеса — еще ребенок. Он растрогался, и ему стало стыдно. Эта мысль очень взволновала его.
Игра была долгой. Дина должна была получить свое. Сыграть все роли. Она сердилась и в наказание отворачивалась от Иакова, если он не подчинялся ее выдумкам.
Несколько раз у него мелькала мысль, что во всем этом было что-то животное и неестественное. Тяжело дыша, он утешался тем, что их никто не видит.
И когда она дала понять, что ей это приятно, он растянул их игру еще дольше. Подчинился ее правилам. Он воображал, будто они — первая пара на земле. Что все так и должно быть.
Этот седой мужчина не раз с трудом сдерживал слезы. Ему было непросто изображать из себя ребенка, играющего в любовные игры.
Когда Иаков наконец овладел ею, у него перехватило дыхание. Похоть вдруг оказалась черной кошкой, которая до времени дремала в тени.
Даже в этом кроваво-красном тумане Иаков сознавал, что ему конец, если Дина не примет любовь на его условиях. Это ему помогло.
Она тихонько постанывала, хотя простыни были уже испорчены.
