Я уселась в кресло, стряхнув на пол груду несвежих скомканных рубашек.
– Извини, если бы я знал, что ты придешь, убрал бы… Ну рассказывай. Как отдохнула?
– Замечательно! И Лерке очень понравилось. На следующей неделе напечатаю фотографии. При нашем отеле жил пеликан. Представляешь, живой пеликан!.. Ну а ты здесь как?
– А я вчера перетрудился в зале, сегодня вот дома отдыхаю. Кажется, ногу растянул…
… Мы говорили, говорили, говорили. И вдруг я с ужасом поняла, что мы с преувеличенным энтузиазмом обсуждаем какие-то нелепые полусветские темы – словно два бывших однокашника, которые случайно столкнулись в троллейбусе, или супруги, прожившие вместе не один десяток лет и изо всех сил изображающие взаимную заинтересованность. Мы с Эдуардом не виделись целую неделю, и мы собираемся пожениться (во всяком случае, я так решила несколько часов назад), а значит, мы являемся друг для друга самыми близкими людьми. И о чем же говорят эти самые близкие люди, встретившись после ощутимой разлуки?
Да вот о чем: о четвертьфинале чемпионата Москвы по бильярду, о явных преимуществах средиземноморского лета над московским, о детективе, который прочитал на прошлой неделе Эдик, о монастыре, который мы с Леркой посетили на Кипре.
Я ему рассказываю о том, как в самолете чьего-то ребенка стошнило на юбку стюардессы. А он рассказывает о том, что его близкий друг в прошлую субботу приобрел на Птичьем рынке котенка.
В связи с этим я упоминаю, что персидские кошки капризны, сиамские – свирепы, а лысые египетские вообще чем-то смахивают на жертв абортов. А Эдик начинает разглагольствовать о том, что держать домашнее животное в городской квартире негуманно, к тому же неудобно – кошки линяют, хомяки воняют, рыбки и черепашки скучные, а про собак вообще промолчим – с ними ведь надо гулять два раза в день. Где взять на это время, если вернувшийся с работы усталый человек еле-еле выкраивает полчасика, чтобы посмотреть по спортивному каналу четвертьфинал чемпионата по бильярду. Так наш разговор вернулся на круги своя.
Пока Эдуард говорил, я смотрела на него и думала – вот мужчина, которого я люблю (люблю?). Вот мужчина, с которым мне суждено разделить если не всю жизнь, то, по крайней мере, молодость. Вот мужчина, фотографию которого я буду показывать любопытным редакционным дамочкам, сопровождая демонстрацию пояснением: «А это мой муж. Его зовут Эдуард».
– Шурка, я так соскучился, – он притянул меня к себе и поцеловал в макушку.
От Эдика пахло быстрорастворимым супом, и на минутку я почувствовала прилив нежности – мой мужчина не умеет готовить.
– Я тоже соскучилась.
– В какой-то момент я подумал, что ты больше не придешь, – признался он.
И у меня екнуло сердце – ведь в какой-то момент и я была уверена в том, что больше не вернусь в эту квартиру.
– Что ты! Мне просто надо было отдохнуть, – я заставила себя улыбнуться.
Ну вот. Больше тянуть нельзя. Настал самый подходящий из всех возможных моментов. Эдик замер в предвкушении. Он ждет, что я это скажу.
Он ждет, что я скажу это.
Я набрала в грудь побольше воздуха. Вперед, Кашеварова, не надо трусить, ну же…
Я беспомощно заозиралась по сторонам, пытаясь хоть за что-нибудь зацепиться взглядом, только бы не смотреть на него, на Эдика. Мой взгляд уперся в яркую красную ветровку для пробежек – такая же курточка висела и в моем шкафу. Не к месту вспомнилось задание Степашкина – написать статью о том, как влюбленные люди одеваются в унисон… Одно мое слово – только одно слово, и вся моя жизнь изменится. Мы с Эдиком будем жить вместе, наше утро будет начинаться с парковой пробежки. И все люди будут оборачиваться на эту яркую улыбчивую пару.
О нас будут умильно думать – это влюбленные. Вся наша жизнь заранее расписана по нотам – как график спортивных тренировок Эдуарда.
– Шурка, мне кажется, ты что-то хотела сказать, – нетерпеливо поторопил он.
– Д-да, я о том, что…
И он будет всегда называть меня Шуркой. Вечная Шурка в ярко-красной спортивной ветровке. Мы будем жить долго и счастливо и умрем, как Тристан и Изольда, в один день. И я не позволю ходить ему в грязных футболках, даже дома, даже когда его никто не видит.
Я посмотрела на его губы. Когда-то я млела от одного его прикосновения, а теперь… Мне даже не хотелось его поцеловать. Наверное, это все от нервов. Я подумала о далеком береге Кипра, о полной луне, которая так низко висела над пляжем, о Майкле Рикмане, которого я могла поцеловать, но не поцеловала. Потому что не хотела изменять мужчине, который стоит передо мной. И напряженно ждет, когда я хоть что-нибудь скажу.
И тогда я сказала:
– Эдик, я… Боюсь, я больше не могу с тобой встречаться!
Клянусь, я себя не контролировала. Я слышала свой голос как бы со стороны. Я все еще улыбалась, я никак не могла согнать улыбку со своего лица.
А Эдик смотрел на меня с недоверием, наверное, надеялся, что я пошутила. Я больше не могла, не могла это терпеть.
Со всех ног я бросилась к входной двери. Схватила туфли в охапку и выскочила на лестничную клетку. Босиком пронеслась несколько пролетов и только потом на минутку остановилась – обуться и отдышаться. Я не могла поверить, что действительно делаю это. Мое сердце колотилось так, что было трудно дышать.
Но самое странное – за мною никто не гнался.
* * *
Из ближайшего автомата я позвонила Лерке.
– Лер, тебе когда-нибудь хотелось утопиться?
– Все ясно, ты наконец рассталась с Эдиком! – мгновенно поставила диагноз она.
– Да, – я крепче прижала к уху прохладную грязную трубку. Эта телефонная трубка в тот момент была для меня чем-то вроде спасательного круга. В ней, точно в уютной пластмассовой клетке, щебетал родной Леркин голос.
– Я давно этого ждала, – призналась она.
Я оторопела.
– Как? Почему?
– Я все поняла в самолете, – Лера вздохнула, – когда мы с тобой летели на Кипр.
– Но что особенного произошло в самолете?
– Ничего. Просто ты рассказала, что Эдик сделал тебе предложение, а ты сомневаешься…
– И что?
– Эх, Кашеварова… Когда женщине делает предложение любимый мужчина, – Лерка сделала ударение на слове «любимый», – она не улетает от него на край света, чтобы все обдумать. Как там сказал кто-то из великих… «Ты спрашиваешь, любит ли она? Не любит. Если бы она любила, ты бы не спрашивал».
Я повесила трубку.
* * *
Любовь проходит. Таковы законы природы, и ничего с этим не поделаешь. Все в этом мире когданибудь кончается – и молодость, и лето, и любимая помада от «Шанель».
В настоящий момент меня более всего заботят два вопроса: почему любовь кончается и как можно было выкурить пять сигарет за десять минут?! Я сидела на подоконнике на лестничной клетке нашего офиса – мы называем это место «курилкой».
