Тон Александра был ироничным.
– Моя жизнь, по большей части, безвылазно скучная, Константин. И бог свидетель, я должен с этим как-то бороться.
В Доме Грюндли Хильдегард совершала свой вечерний обход, прежде чем отправиться спать. Сначала она пошла взглянуть на Руди и убедиться, что мальчик сладко спит – как обычно, нежно поцеловать его золотистую головку и тихо закрыть дверь, прежде чем пройти мимо комнаты его няни в спальню Магги.
Девочка крепко спала, лежа на спине, ее длинные локоны разметались веером вокруг лица, одной рукой она сжимала подушку, простыни сбились и торчали из-под одеяла. Хильдегард почувствовала, как сердце ее сжалось при виде спящей внучки, почувствовала укол сожаления оттого, что знала – Магги она кажется мрачной строгой бабушкой. Это была ее вина, Хильдегард понимала это, но она не могла ничего с собой поделать и не быть поборницей размеренности, дисциплины и хороших манер. Если б только Магдален могла быть такой же хорошей, как ее маленький брат! Жизнь для нее стала б тогда гораздо легче и проще – и для Эмили тоже. У ее невестки, к сожалению, не было природной склонности к материнству, думала Хильдегард. В идеале матери не должны преувеличивать недостатки своих детей, а, наоборот, любить своих сыновей и дочек вместе с этими самыми недостатками. Конечно, Магги, может, и не безукоризненно воспитанная и послушная девочка, но в ней есть природная теплота чувств и искренность, и щедрость, и бесспорная храбрость, которые, в конечном счете, могут оказаться куда важнее традиционных достоинств.
Теплоту натуры, предположила Хильдегард, Магги унаследовала от Амадеуса; она помнила природное мягкосердечие и добрый нрав юноши, в которого она влюбилась так много, много лет назад. Она никогда не простит ему того, что он сделал, но она была достаточно честной женщиной, чтобы понимать, что отчасти она сама оттолкнула его. Мужеством Магги тоже обязана Амадеусу, думала она – потому что хотя у Эмили и были замашки сильной, властной женщины, едва ли она обладала той отважной свободой и силой духа, которая была у девочки. И уж, конечно, не Александр привил ей это.
Она вздохнула, закрывая дверь спальни Магги: Александр всегда старался сбежать – от ситуации, от ответственности, от жизни. И вот пожалуйста – сегодня вечером он опять за свое! Уехал незнамо куда и незнамо с кем – предпочтя своей жене друга отца. И только Бог знает, в каком состоянии он вернется домой – если вообще вернется раньше утра.
– Тебе пора домой, – сказал Александру Зелеев.
– Почему?
– Твоя жена будет ждать тебя.
– Эмили? – Александр сделал пренебрежительное лицо. – Да она уже сейчас в постели. Мы все должны рано расползаться по кроватям. Моя мать и жена – они следят за соблюдением правил.
Его глаза были налиты кровью, и речь была уже невнятной. Они перебрались из элегантного «Баур-о-Лак» в расслабленную атмосферу «Цойгхаускеллер», огромного пивного зала на Банхоф-штрассе, где Александр опустошил шесть кружек пива Херлиманн, а Зелеев запросто выпил полбутылки водки.
– Ну, по крайней мере у тебя есть женщина в постели. Эмили ведь вполне хорошенькая, правда? – Зелеев никогда не видел фрау Габриэл-младшую, но он слышал, что она более чем очаровательна.
Александр пожал плечами.
– Она – красивая женщина, внешне, но чертовски разочаровывает. Невозможно заслужить ее одобрение.
– Она чувственная? – зрачки зеленых глаз Зелеева стали больше, и его мужское естество напряглось. Он знал, что такие безудержные возлияния делают многих мужчин бессильными, но у него водка, как всегда, только распаляла похоть.
– Когда-то она была неплоха, – Александр поднял кружку к губам, и струйка пива побежала по его челюсти. – А теперь мне приходится искать наслаждения на стороне.
– В этом городе? В таком чопорном, демонстративно-рафинированном? – глаза Зелеева насмешливо блестели.
– Вы знаете это, может, лучше меня. Папа говорил мне о ваших срывах… – он запнулся. – О вашей ненасытности.
Русский рассмеялся.
– Мое буйство преувеличено твоим отцом. Что касается меня, это просто способ расслабиться и отдохнуть.
Александр наклонился к нему, и его лицо неожиданно стало казаться хитрым, почти лисьим.
– А сегодня ночью хотите расслабиться, Константин?
– Даже больше, чем писать, – подчеркнуто лениво Зелеев встал со скамейки и огляделся вокруг. – Вы можете это устроить?
– Считайте, что все уже устроено.
В половине одиннадцатого Эмили отложила свежий номер «Die Elegante Welt» на столик возле кровати, посмотрела на часы на каминной доске и со вздохом выключила свет.
Через две двери, в своей гостиной, за столом сидела Хильдегард и разыгрывала смиренное терпение. Ей не нужно было смотреть на часы, чтоб узнать, который час – вопреки своей воле последний час она считала каждую минуту, отлично зная, что сын еще не вернулся. Это ее раздражало, как это частенько бывало, а еще ей было досадно и грустно – Хильдегард жалела Эмили и детей. Но сегодня было и что-то еще – что именно, она даже не смогла бы сказать себе, – отчего она чувствовала смутное беспокойство и страх.
В детской, в дальнем конце этажа, спал сладким сном Руди Габриэл – тихо и безмятежно. Ему было только четыре года, и все, кто значили для него больше всего – его мать, няня и бабушка – были дома, вместе с ним. Он был окружен любовью и добротой, теплотой и заботой.
В розовой спальне его сестра видела сон. Она каталась на лыжах с отцом – на чудесной занесенной снегом горе. Снег был густым, мягким и хрустящим, и она неслась на лыжах вслед за отцом, совсем как взрослая, повторяя все его повороты, все его движения – так смело и уверенно, что ей совсем не приходилось думать о том, что ей нужно делать; это было как полет – только еще лучше, и снежная пелена, взвихренная стрелами лыж, бешено кружилась вокруг нее, как серебристое облако.
– Не бросай меня, папочка! – кричала она ему вслед, неожиданно испугавшись, когда его фигура пропала в снежном тумане.
– Ни за что на свете, Schätzli, – выкрикнул он в ответ через плечо, и Магги почувствовала, как он любит ее – и этот внезапный страх исчез, и остались только его ласка и забота, и этот волшебный полет вниз по крутому склону горы.
Зелеев и Александр были в неряшливо прибранной маленькой комнате в обшарпанном доме на темной улочке на Недердорф-штрассе – длинной, узкой, мощеной булыжником щели, словно трещина бегущей параллельно реке. По обеим сторонам ее прилепились в изобилии бары, кафе и прочие развеселые забегаловки. Александр докуривал последнюю сигарету с марихуаной. Он ощущал в груди какую-то тяжесть и чувствовал, что мышцы его слушаются гораздо хуже, чем всегда. Но эйфория от наркотика, мгновенно затопившая его, была что надо – если только, конечно, она не улетучится в самый неподходящий момент. И если только сигарета будет последней, успел подумать он.
