Наташка запрокинула голову, довольно улыбаясь и перебирая коготками по его плечам. Даже запустила руку в волосы, но Илья тряхнул головой, освобождаясь, и продолжил:
— …nothin' lasts forever and we both know hearts can change… (…ничто не длится вечно и мы оба знаем, что сердце переменчиво)
Да уж знаем.
Впрочем, с чего я взяла, что наше с ним развлечение было про сердце? То, что он был недоволен нашим возвращением в школу после всего? Так, может быть, просто хотел второй раунд.
И тут на словах…
— And lovers always go (любимые всегда уходят), — Соболев крутнул Наташку, наклонил, прогибая в спине, и аккуратно уронил на кожаный диван.
Сам же выпрямился и продолжил петь.
Но уже не ей. И не нам. Он закрыл глаза, запустил пальцы в свои волосы и выдохнул с такой болью, что стало понятно, что выбор был не случаен:
— I could rest my head just knowin' that you were mine… (Я бы успокоился, если бы знал, что ты моя…)
Кажется, это уже было не про Наташку.
Она сидела очень прямо и смотрела на него со странным выражением лица. Очень мрачным. Словно что-то знала о том, по чему он тоскует.
— I know it's hard to keep an open heart… (Я знаю, что непросто жить с открытым сердцем) — спел Илья, внезапно повернувшись в мою сторону. Я замерла, только тут заметив, что сижу как на иголках, нервно ломая пальцы.
Эй, мы взрослые люди.
Мы уже много лет не перебрасываемся песенками с глубоким смыслом и намеками.
Когда-то у нас было даже модно дарить личные сборники песен. И почти всегда они несли дополнительный смысл кроме: «Эй, посмотри, какую музыку я люблю». Традиция не кончилась даже после школы.
Мой муж в начале наших отношений извинялся передо мной только песнями. Звонил и ставил музыку. Или заказывал на моем любимом радио какую-нибудь особенную мелодию. Пришлось спешно подтягивать английский, чтобы понимать, что он хочет мне сказать той или иной песней.
Поэтому сейчас я была в смятении.
Я-то была мастером разгадывания песенок, но вкладывал ли Соболев тайный смысл в свой выбор? Значит ли это что-то или я додумываю на пустом месте?
— I know that you can love me… (Я знаю, что ты сможешь меня полюбить)
Он даже не пытался уже изображать, что поет для кого-то другого. Сделал шаг ко мне и остановился, глядя сверху вниз. Я поежилась и перевела взгляд на Наташку.
Она смотрела уже не на Илью. Ее глаза впились в меня и старательно изображаемого во время танца опьянения там не было ни на грамм.
Песня кончалась, оставался речитатив:
— Don't ya think that you need someone… Everybody needs somebody… (Ты не думаешь, что тебе кто-то нужен? Каждому кто-то нужен).
И на последней дрожащей ноте для вокализа, которую он явно не собирался тянуть, он сел рядом со мной, перекинув микрофон Морозову. Тот уже включал что-то еще из наших плейлистов. «Bon Jovi», ну конечно! Какая же дискотека без «Always»?
Тем более, что несколько парочек топтались в медленном танце прямо в мчащейся машине, и не планировали прерываться, а Рикита с Ковалем под шумок уже откровенно целовались.
— Как ты думаешь, каждому кто-то нужен? Или твоя модная мораль предполагает, что проще жить в одиночестве?
Соболев, видимо, решил, что намек я могу и не понять и перешел к прямому тексту.
— Ты лучше голодай, чем что попал есть, и лучше будь один, чем вместе с кем попало… Омар Хайам сказал, не хрен собачий, — парировала я резко.
Наташкин взгляд меня безумно нервировал, а настолько откровенный подкат не оставлял шансов выкрутиться. Еще немного и все поймут, что…
— Так что — я «кто попало»? — он склонил голову набок.
В голосе была насмешка, но взгляд оставался серьезным.
Понятия не имею, как Варя умудрялась ускользать от его напора. Или в школьные годы он не был таким настойчивым?
Спасла меня Маринка. Она постучала его по плечу и спросила извиняющимся тоном:
— Илюш, ты прости, а в этом монстре туалета нет, да?
— Увы… — он развел виновато руками и покосился в окно, за которым стелились огни вечернего города. — Но сейчас все будет. Десять минут потерпишь?
****
Минут через пять лимузин затормозил на кричащей огнями вывесок улице. Дверь открылась, Илья сделал приглашающий жест, и мы стали выползать на поверхность, моргая от попадания после истерически-яркой темноты в истерически-яркий свет.
«Хаммер» припарковался на одной из самых тусовочных улиц города и, кажется, в неположенном месте. Выписывают ли штрафы гигантским лимузинам? Никогда не интересовалась вопросом.
Я переместилась из своего серого спального района в бурлящий центр гламура будто бы телепортом в другой мир. И в своем наряде весенней выпускницы смотрелась здесь как деревенская дурочка, приехавшая из американской глубинки покорять Голливуд.
Зато Наташка в блестящем платье и стриптизерских босоножках вписалась как надо.
Но и она стояла под огромной светящейся вывеской, раскрыв рот, как все мы.
— Это что? — требовательно спросила она Илью, будто сама разучилась читать.
— Это моя работа. Я же говорил — концертный зал, — пожал он плечами, но в уголках губ таилась хитрая усмешка.
— Самый большой в городе? — уточнила Наташка.
— Смотря откуда считать… — уклонился Илья. И хлопнул в ладоши: — Так вот, сюрприз! Я так и подумал, что нас быстро укачает. Все-таки, чтобы часами тусить в пати-басе надо обладать энергией семнадцатилетних. Поэтому продолжим в клубе как нормальные люди. Он тут в подвале, я снял один из приватных залов. Будем считать это моим подарком. Хотя после Ритиных украшений он смотрится бледно.
Наташка бросила на меня быстрый взгляд, а я смутилась.
Но ничего себе подарочек, надо сказать…
Наши уже потянулись к лестнице, ведущей в клуб, задержались только мы втроем и почему-то Першин.
Он, похоже, упорно желал вывести Илью на чистую воду:
— А чего не весь клуб снял? Скромно как-то. Зарплаты охранника не хватило? — ехидно спросил он.
— Весь нам был бы великоват, бродили бы там по пустым залам как зомби, — хмыкнул Илья. — Но на моей зарплате не отразилось, не волнуйся, приватные залы обычно закрыты, если их никто не снимает. Этот сегодня был свободен.
— Как-то у тебя ловко все получается… — не сдавался Слава. — Тут друг помог, там зал простаивает, розы тоже на халяву?
— Нет! Но по оптовой цене, — оскалился Соболев уже без признаков дружелюбия. — Сам знаешь, среди управленцев многое делается по бартеру да по знакомству. Выдыхай, Першин, ни единой капли трудового народного пота тут зря не потрачено.
Першин нахмурился, подбирая новые аргументы.
Назревала серьезная идеологическая баталия, но тут Наташка уцепилась за меня и потащила в сторону:
— Рит, Рит, надо серьезно поговорить! Пошли в туалет, там не помешают.
У меня захолонуло сердце.
Прям как снова в школе — подружка тебя отводит за руку в девчачий туалет или за забор, а там уже собрались остальные. Стоят, руки на груди сложили и начинается: «До нас тут дошли слухи, что ты кое на кого бочку катишь…»
Вечные эти товарищеские суды и коллективные разборки, от которых не сбежать, даже если совсем ни с кем не дружить. Обязательно перейдешь дорогу обидчивой запевале и на долгие месяцы обеспечишь себе как минимум тихий саботаж: то ручку украдут, то булочку в столовой в чай кинут, то сменку спрячут.
Травли посерьезнее со мной не случалось, но я видела, как это бывает с другими. Демонстративно жалуются учительнице, что от жертвы воняет, крадут вещи посерьезнее и у других людей, а подбрасывают тебе или вовсе незатейливо бьют за школой.
Приходилось подыгрывать и улыбаться, признавая самые несправедливые обвинения, чтобы не успел разгореться азарт и дело от девчачьих разборок не перешло к настоящим неприятностям.
И вот опять это чувство — что придется оправдываться и юлить. Холод в груди, уже даже не похожий на страх — скорее смирение.
Мне пришлось по инерции сделать несколько шагов за бывшей подругой, прежде чем я вспомнила, что мне уже не тринадцать. Мне тридцать с лишним, я взрослая женщина и подчиняюсь только законодательству Российской Федерации.
