— Генри, милый, — Регина дрожала. — Это правда?
Старший Эриксон устало закрыл глаза и кивнул.
— Как ты мог? Как? Ты? Мог?
Марк и Регина пристально смотрели на Генри, но даже сейчас, как им казалось, в его взгляде не было, ни капли раскаянья.
— Ну, вот, — Марк развел руками, чертыхнулся и отвернулся в сторону, — у меня даже слов нет. по большому счету, плевать мне, признаешь ты моих детей или нет. Я их признаю, — он снова повернулся к отцу, — Я! хочешь ты того или нет. К сожалению, в твою, — он выделил последнее слово, — корпорацию я вложил немало сил, поэтому, как бы противно мне не было, до твоего полного выздоровления я заменю тебя. Но потом можешь на меня не рассчитывать. Я заберу детей и уеду. Подальше от тебя.
Генри сидел и смотрел на сына. Уголок губы у него подрагивал. Он открыл рот, в надежде произнести хотя бы слово, но болезнь не позволила этого сделать. Он протянул к сыну руку, в надежде, что тот хотя бы пожмет её, постарается понять и простить. Но Марк только упрямо сжал губы, поставил руки на бедра и переминался с пятки на носок, пытаясь хоть таким образом унять свой гнев.
— Я не могу, — он покачал головой. — Даже в одной комнате с тобой находиться не могу. Мама, прости.
И он вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
Регина сидела подле мужа в слезах. Сдерживала рвущиеся рыдания, прижимая ко рту ладонь с зажатым в ней шелковым платочком, и тихо повторяла, глядя на мужа:
— Как ты мог, Генри? Как ты мог? Мои внуки. Наши… И ты не сказал мне… Ты искалечил жизнь нашему сыну. Этой девочке. Малышам. — Она видела, как Генри попытался что-то возразить. — Нет, не говори! Не надо. Что же ты наделал? Марк возненавидит тебя.
Последние слова, как приговор, что обжалованию не подлежит, тяжелой и острой гильотиной опустились на плечи пожилого мужчины. Он сделал глубокий судорожный вдох и схватился за сердце. Боль лишила его слов и возможности наполнить легкие кислородом. В агонии, он опрокинул на пол миску с бульоном, и закатил глаза…
Марк стоял у окна, напротив палаты, в которой лежал его отец, и смотрел на урбанистический пейзаж за стеклом. В голове была пустота. Генри даже не пытался ничего отрицать. Будь он трижды не ладен! Он знал о существовании этих малышей, и ничего не сказал ни ему, ни маме. Как долго он собирался все скрывать от них? Рано или поздно, но правда вылезла бы наружу! Вопрос в том, когда? Когда он был бы старым дряхлым стариком и его дети люто ненавидели бы его? А кто сказал, что сейчас они примут его любовь? Но еще хуже было осознание того, что Генри видел внуков. Видели ли они его, другой вопрос. Но вот он? А еще эта маленькая лживая сучка! Как она могла? Как? Ладно, с ней он разберется потом.
— Ты заслужил этот приступ, отец, — Марк, переминаясь с носка на пятки, засунул руки в карманы брюк.
Но его отвлекла суматоха и суета, поднявшаяся в отделении. Несколько врачей и медсестер, толкая перед собой тележки с оборудованием, неслись по коридору в его направлении. Распахнули дверь палаты, в которой лежал его отец, вкатили приборы и закрыли за собой дверь. Марк метнулся в их направлении, рванул ручку на себя, но дверь открылась: медбрат, поддерживая Регину за плечи, осторожно вывел её из комнаты.
- Мы делаем все возможное. Но вам лучше подождать здесь.
Одна из медсестер подошла к панорамному окну и стала опускать жалюзи, скрывая от глаз Марка и Регины то, что происходило в палате.
— Мам?!
Марк испуганно смотрел на Регину. Она прикрыла глаза, а потом повернулась к нему. Заплаканная и растерянная.
— У Генри приступ. Еще один…
— Это? — голос Марка дрожал, — Это я виноват? Да?
— Нет, нет, что ты, милый, не ты, — Регина взяла руки сына в свои ладони. — Не ты…
— Но, но это же после того, как я…
— Мой родной, — слезы катились по щекам хрупкой женщины, — не надо винить себя. Нам сказали подождать…
— Да, — Марк взял мать под локоть и повел в комнату ожидания. — Да, пойдем.
Но тревога и страх за жизнь отца, которого он ненавидел еще пять минут назад, засели в его сердце.
Ожидание затягивалось, превращая минуты в тяжелую бесконечность неизвестности. Регина сидела на стуле, не сводя глаз с одной точки на стене, а Марк расхаживал по маленькому пространству комнаты, меряя её шагами.
— Что так долго?
Он обращался к самому себе, пытаясь отвлечь себя от самобичевания хоть таким способом. Что, если отец… умрет? Это будет только его вина.
— Марк, — Регина окликнула его и похлопала ладонью по сиденью стула, рядом с собой. — Присядь, мой милый. — он послушно сел, но избегал её взгляда. — Расскажи мне.
— Что рассказать, мам?
— Расскажи мне о малышах. Какие они? На кого похожи?
— Мам, сейчас не время…
— Самое время, сынок, — она грустно улыбнулась. — Это и отвлечет.
Марк мило улыбнулся, вспоминая детей:
— Ну, я видел-то их всего один раз. Они маленькие и очень красивые. Глаза особенно. У Николаса чуть светлее, чем у Габриэль. У мальчишки копна непослушных рыжеватых волос, знаешь, такие крупные локоны. А девчонке Джейс заплела косички. Они общительные.
— Значит, — Регина улыбнулась. — Ники и Габи?
— Нет, мам, — Марк усмехнулся. — Бри и Кид. И не спрашивай меня, почему? Я и сам не знаю… Бри назвала меня пиратом…
— Ну, ты и похож на него. Смотри, какой небритый!
— Как мне сказать им, мам? — Марк вполоборота повернулся к Регине. — Как? Как объяснить, почему меня не было с ними все это время?
— Не знаю, — она вздохнула. — Думаю, все слова придут сами, в нужный момент. Ты увидишь их?
— Вообще-то, — Марк вздохнул, — я хотел взять их на все выходные. К нам домой. А теперь…
— Возьми, Марк, — Регина прикрыла глаза, — уже и так упущено слишком много времени. Бедная девочка…
— Мам? — Марк выпрямился, — Ты о ком?
— О Джессике, — она тяжело вздохнула.
— О Джессике?! Это она бедная? Она? Мам, а как же я? она, по крайней мере, все это время жила с ними! Растила их, видела!
— А еще несла непосильный для её плеч груз вины и страха. Не знаю, сумею ли я когда-нибудь простить это Генри?
Марк открыл рот, и уже собирался возразить матери, что потерпевшая сторона здесь он, как дверь в комнату открылась, и врач, Стив Стенли, что все это время боролся за жизнь Генри, вошел к ним. Марк незамедлительно вскочил с места, придерживая за локоть мать.
— Доктор? — Регина всматривалась в лицо мужчины, надеясь все прочитать по его глазам, — Как он?
— Я говорил вам сегодня, что мистеру Эриксону нужна операция, — Регина кивнула. — Я думал, что у нас есть время. Что мы немного подправим его здоровье и вот тогда… Но сейчас этого времени нет. Мы готовим его. Вам надо будет подписать кое-какие бумаги.
— Да, конечно, — Регина устало опустила веки и чуть сильнее облокотилась на руку сына.
— И еще, вам незачем сидеть тут и ждать, поверьте. Операция может продлиться не один час, это, во-первых. И, во-вторых, он проведет в реанимации не одни сутки. И мы никого не будем пускать к нему. У меня есть ваш телефон, и телефон вашего сына. Я буду держать вас в курсе. — он участливо взял Регину за руку. — Отвлекитесь. Займитесь чем-нибудь, домашними делами, заботами. Лучше всего в этом помогают внуки. У вас они есть?
— Да, — Регина улыбнулась, — теперь есть.
— Ну, вот и славно. Пусть они развлекут вас. А к мужу вы сможете приехать не раньше субботы.
Но даже после того, как все формальности были улажены, Марк отказался ехать домой.
— Мам, я подожду здесь.
— Я останусь с тобой, — Регина обняла сына, и, привстав на носочки, взлохматила его шевелюру. — Не чувствуй себя виноватым, дорогой. Все с ним будет хорошо. В конце концов, он должен вымолить прощение не только у Бога и нас с тобой, но еще у этой бедной девочки. И малышей.
Они уехали из Центра только тогда, когда убедились, что операция прошла успешно; что Генри находится в своей палате (им даже разрешили убедиться в этом лично, через смотровое окно) и пойдет на поправку.
