попускало. Только хотя бы задремать все равно не удавалось.
Мозг не хотел отключаться. Работал в штатном режиме, анализировал. Прокручивающиеся мысли подкрепляли это бодрствование. Когда лежать и пялиться в потолок стало совсем невыносимо, я пошла на кухню. Снова вскипятила чайник и все-таки съела ту конфету. Потом еще одну и еще.
Когда я дожевала восьмую по счету конфету, в голове всплыла ненависть к себе. Столько калорий на ночь.
Пришлось тащить из спальни весы. Только окончательно поехавшие люди будут взвешиваться в пять утра, а потом рыдать из-за наеденных за последний месяц пары килограмм. Раньше со мной такого не было, но с недавних пор я начала заедать стресс. И цифры на весах это лишь подтверждают.
Именно поэтому я и здесь. В холодном парке ранним утром.
Когда у тебя нет плана действий по выходу из глобальных проблем, стоит начать решать локальные. Такие как три наеденных кило жира.
Только вот после встречи с Киром почему-то снова захотелось засунуть в рот какую-нибудь гадость вроде бургера, а не бежать по кругу несколько километров.
В итоге я просто походила по парку, умилилась нескольким собакам, которые вытащили своих хозяев на улицу в такую рань, и вернулась домой. Переоделась, замазала круги под глазами и выдвинулась к родителям.
Мама ждала меня на терраске и резала яблоки. В этом году много уродилось. Она уже и варенье, и компотов наварила, теперь, видимо, до финального этапа добралась — сушит.
— Привет, — взмахиваю рукой и бросаю рюкзак на диванчик у стола.
— Привет. Ты рано, — смотрит на часы.
— Не спится.
— Так, я сейчас уже закончу. Есть будешь?
Отрицательно качаю головой и осматриваю терраску. За время моего отсутствия родители переехали из квартиры в загородный дом. Обустроили его лишь наполовину, когда с папой случилась беда. Никто подумать не мог, что у него возникнут проблемы с сердцем вплоть до операции по пересадке.
— Я посмотрю, — киваю на дверь в сам дом.
Мама смотрит на меня немного изумленно.
— Прости, я же первый раз здесь.
И это чистая правда, за два года я ни разу не приехала. Когда с отцом случилась беда, он лежал в Москве, операцию ему делали там же, поэтому приезжать сюда необходимости не было. Они и сами месяц назад только вернулись.
Мама взяла отпуск, правда, дольше четырех недель ей не дали. Она и так за последние полгода очень часто брала отгулы, постоянно везде моталась с отцом.
После операции папа чувствовал себя хорошо, пока был в больнице. А вот дома все кардинально изменилось. И дело даже не столько в его самочувствии, сколько в настрое. Он провалился в депрессию. Ничего не хочет, ест через силу, на улицу, на лавке посидеть — только опираясь на мамино плечо. Боится, что если пойдет сам, то непременно упадет…
Хотя врачи говорили, что сердце прижилось. Ни о каких нагрузках речи не велось, но папин организм в целом функционирует довольно неплохо. Не отторгает инородный орган.
Переступаю порог, медленно стягиваю куртку с плеч и вешаю в шкаф. Дома пахнет лекарствами.
Заглядываю на кухню. В гостиную. В доме сделан легкий косметический ремонт, без излишеств. В нашей прошлой квартире был шикарный дизайнерский ремонт, тут же пока очень непривычно. Нет ощущения, что это жилье моих родителей.
В зале только большой угловой диван, висящая на стене плазма и стеклянный столик. А еще зона для хранения, квадратные полки открытого типа.
На кухне просторно и очень уютно. Сюда почти вся мебель перевезена из старого жилья. Итальянский гарнитур, который мы выбирали вместе с мамой и чьей доставки ждали больше двух месяцев.
Отец служил в воинской части. Был заместителем командира по тылу. Не думаю, что мы жили исключительно на его зарплату. Его попросили уйти, отправили в отставку очень быстро. Не знаю, что конкретно там произошло, но ходили слухи, что могли и дело уголовное завести…
— Оля, ты? — слышу слабый голос из спальни и толкаю дверь.
— Привет, пап, — улыбаюсь и сажусь на стул рядом с кроватью.
— У тебя яркие духи, — улыбается в ответ, а я смущаюсь. Сразу хочется помыться. Вдруг ему противопоказаны резкие запахи?
Хотя мой фужерный парфюм с натяжкой можно назвать резким.
— Тебе это не мешает? — все же спрашиваю.
— Нет, что ты, дочка. Как ты?
— Все хорошо. Завтра вот еще одно собеседование.
— А живешь почему не у нас? Только деньги же тратишь…
— Пап, от вас до города полтора часа ехать. Каждый день так мотаться…
— Ну это верно.
Отец вздыхает, поправляет подушку, на которую откинулся спиной.
— Так, я уехала, — в комнату заглядывает мама, — если что, звоните.
— Хорошо, — машу ей рукой, а папа демонстративно отворачивается.
Я сразу заметила что-то не то, теперь ясно… поругались.
Вообще, отец сложный человек, а сейчас так и подавно. В этом я убеждаюсь за день, проведенный здесь.
Папа постоянно говорит о том, что зря согласился на операцию. Сколько бы прожил, столько бы и прожил. Ему не нравится новая жизнь, все эти запреты от врачей. Раздражает мама, которая трясется над ним, как наседка. Хотя, когда она возвращается с работы, я замечаю, что вовсе она не наседка. Это отец дергает ее по любому поводу. Подушку поправить, одеяло…
Он постоянно недоволен, ему все не так.
Я наблюдаю за этим пару часов, и мне становится ее искренне жаль. Она с ним не спорит, но на лице все написано. Ее молчание подкреплено лишь тем, что отцу нельзя волноваться.
— Может, чаю попьем? — мама смотрит на меня, прижавшись виском к косяку. Стоит в кухонном дверном проеме.
— Конечно.
Мы разливаем по кружкам чай, садимся. Проходит пара минут, и из комнаты доносится отцовский крик.
Почему-то на то, чтобы орать,
