принадлежит та палата и почему возле нее дежурит страж порядка. В полиции явно опасаются, что покушение может повториться. Значит, преступники все еще не пойманы…
Когда она подошла к палате, полицейский поднялся и потребовал паспорт. Он несколько минут изучал его, сканировал сходство с фотографией и расспрашивал: что за сестра, откуда сестра, почему вдруг сестра.
Александра думала, что никогда уже не прорвется к Константину. Но полицейский вздохнул, видно, разочарованный тем, что не удалось ни к чему придраться, вернул паспорт и шагнул в сторону.
Она открыла дверь и замерла в странной нерешительности на пороге, жадно, с неведомо откуда взявшейся щемящей нежностью разглядывая родное лицо.
Он лежал на широкой больничной кровати, опутанный паутиной проводов. Умные приборы отсчитывали его дыхание и сердцебиение. Бледный, осунувшийся, странно беззащитный. Его черты обострились, придавая ему сходство с людьми со старинных портретов. Сильные руки с широкими запястьями и длинными пальцами лежали поверх одеяла. Сильные теплые руки, в кольце которых было так уютно и так надежно. Темные волосы растрепались, беспорядочно падали прядками на высокий лоб, на тонкую, словно блин, больничную подушку. А он стал короче стричься. Раньше волосы были длиннее. Константин спал, и тень от густых коротких ресниц полукружьями залегла под глазами. Четко очерченные губы слегка растрескались. Отросшая щетина синевой покрывала всегда безупречно выбритые щеки.
Все ж это был все тот же Константин. Ее Константин… Хотя… вовсе даже и не ее.
Александра прошла в палату, аккуратно прикрыв за собой дверь. Огляделась, но так и не рискнула пристроиться на краешке кровати, хотя о-о-очень хотелось. Подтащила поближе стул и села.
– Костя, – позвала она тихо-тихо, так до конца и не решив, стоит ли его будить.
Темные ресницы дрогнули, брови недоуменно сошлись на переносице, расчертив лоб поперечной складкой.
– Аля? – недоверчиво прошептал он.
И потом распахнул глаза, совершенно ясные серые глаза с темным ободком по краю радужки.
– Аля… – уголки губ дрогнули, едва обозначив улыбку. Но в глубине черных зрачков на какой-то краткий миг мелькнуло что-то странное… Пристальное, жаркое, жадное, отчего вдоль ее позвоночника знакомо скользнул сладкий холодок. – Ты вернулась?..
Константин протянул руку, и Александра вложила в его ладонь свою подрагивающую ладошку.
– Я приехала сразу, как только прочитала обо всем в новостях.
– Не нужно было…
Не нужно? Сердце больно сжалось: значит, она ему не нужна. Значит, ему тоже было лучше, когда они находились за тысячи километров друг от друга…
– Стариков, правда, говорит, что уже нашел их, но уверенным быть нельзя… Так что может быть опасно, – Константин говорил медленно, почти по слогам. Казалось, слова даются ему с большим трудом. – Но я все равно рад тебя видеть.
Он крепче сжал ее ладонь, мягко потянул и приложил к колючей щеке. Дыхание перехватило, внутри сладко оборвалось что-то, отозвавшись сладким спазмом внизу живота.
Ничего не изменилось за год.
Ничего…
Она так же остро реагирует на любое его прикосновение. На взгляд. На голос. Даже просто на вид…
Сколько она ни убеждала себя на острове, что все утихло, и она вполне смирилась, и сможет относиться к Константину как к родственнику, как к брату… Чушь. Не сможет, никогда не сможет. И лучше больше не проверять. Сидеть на своем острове безвылазно, и не пытаться высунуть оттуда нос.
Горло свело спазмом, перед глазами все поплыло. Слезы? Только их еще не хватало.
Нет уж. Она, Александра, сильная. Она справится.
– Я чертовски скучал по тебе, Алька. Ты не представляешь…
Нет, не справится…
Он поднес ее руку к губам и теперь целовал пальцы. Не целовал даже – едва трогал губами. И вдруг все стало не важным. Их глупое родство, перечеркнувшее надежду на счастье, все, что случилось. Александра не отнимала руки, наоборот – вторую, свободную, запустила ему в волосы, с наслаждением перебирая пальцами теплые непослушные пряди.
Господи… Если то, что чувствует она, то, что чувствует он, то, что происходило и происходит с ними обоими, стоит только приблизиться друг к другу, – порочно и неправильно… То что тогда вообще есть правильного в этом мире? Что?!
И ничего не случится с дурацким миром, если она еще немножечко посидит, совсем чуть-чуть, хоть пять минуточек. Прикроет вот так глаза и замрет, жадно впитывая в себя и запоминая все ощущения, запахи, звуки… Как его чуть шершавые горячие губы прижимаются к ее подрагивающим пальцам, к ладони, к нежной коже на внутренней стороне запястья… И как приятно скользят между ее пальцев густые жесткие пряди его волос… И как безумно возбуждающе колется его щетина, и как прокатываются по ее телу волны дрожи и жара, запретного, а оттого еще более сладкого… И как волшебно кружится голова, как мутится разум, отрешаясь от прошлого и будущего… Есть только это мгновение, лишь оно настоящее, лишь оно стоящее и необходимое, словно воздух, без которого невозможно жить…
– Ты где остановилась? – охрипшим голосом спросил он.
– Пока нигде… – отозвалась Александра, не открывая глаз. Слова подбирались с трудом. – Сразу к тебе, в отель поеду потом. Это не проблема.
– Не надо в отель. Живи у меня. Там есть твоя комната…
Ее комната… Замелькал калейдоскоп воспоминаний. Ярких, живых, почти осязаемых. Его губы на ее губах, жар сплетенных в объятиях тел, горячих, возбужденных до безумия, до потери сознания, балансирующих на самом острие, на грани, у самой точки невозврата… Как хорошо, что он тогда опомнился. Она бы не смогла. Как жаль, что он тогда опомнился. Теперь она никогда не узнает, каково это – быть с ним до конца, до самого конца…
– Время инъекций, – разрезал блаженный дурман строгий голос.
Александра отдернула руку и выпрямилась, пытаясь придать лицу более-менее осмысленное выражение.
В палату зашла пышная женщина в белом халате. Медсестра. Ей явно было за пятьдесят, и Александра почему-то выдохнула с облегчением. Ей совсем не хотелось, чтобы вокруг него суетились молоденькие хорошенькие медсестрички.
Странно… Но до сегодняшнего дня она думала только о том, что они не имеют права быть вместе. Простая мысль, что он может быть с кем-то другим, просто не приходила ей в голову. А теперь
