Этот день, так безумно начавшийся, страшно продолжившийся и завершившийся так странно, вконец вымотал меня, отключил голову.
Я не смогла больше держаться, слабая такая, слишком слабая…
Лежала, чувствуя, как слезы льются по щекам, впитываются в подушку, никак не желая останавливаться… Я плакала по отцу, Але, так страшно погибшим, по себе, такой бессмысленной и слабой, не сумевшей ничего сделать, никак не защитившей их и себя. И о том, что Бродяга ушел… Последнее было совсем уж нелепым, но почему-то тоже причиняло боль.
Серьезно думать на эту тему я не могла, но что-то такое в памяти моталось, тяжелое и гнетущее… Ощущения перемешивались, сливались в одно, слезы текли все сильнее, и я понимала, что впадаю в тихую истерику, но тормознуть себя не могла, не получалось.
Эмоции требовали выхода.
И выходили.
В голове не было больше планов на жизнь, словно все уже закончилось для меня. В тот момент, когда увидела мертвые глаза отца. Или услышала стук закрывающейся за Бродягой двери…
Не знаю, сколько пролежала вот так, в полузабытьи и смешных попытках отгородиться от мира, но стук в дверь заставил вынырнуть на поверхность.
Почему-то подумалось сразу, что Бродяга забыл ключи. Конечно, он же вылетел , словно пчелой укушенный!
Посмотрела на часы, с оторопью понимая, что уже поздний вечер…
В темной комнате одиноко горел ночник. Грохотала под ударами дверь.
Ох, ты ж! А у меня даже еды никакой… Он же есть захочет…
Я скатилась с кровати, не думая больше ни о чем, словно отгораживаясь сиюминутными проблемами от страшного, большого мира, кинулась открывать.
И застыла на пороге, пялясь на незванных гостей за порогом.
— Я так и знал, что она здесь! — оскалился Марат, заходя по-хозяйски в дворницкую, заставляя меня в панике попятиться, — сразу мне этот черт не понравился! Ну привет, невеста!
Я отходила все дальше, пока не уперлась бедрами в кухонный стол, затравленно переводя взгляд с Марата на лица его друзей, с похабными улыбками осматривающими меня, расхристанную и зареванную…
Напрасно я пряталась от мира, большого и страшного… Он настиг меня.
Глава 21
От лишних мыслей, внезапно появляющихся в башке, у Бродяги всегда было одно верное средство: работа. Помогало, только в путь.
Загрузишься до натяжения жил, и как-то все остальное на второй план отходит… Правда, в последний раз не особо помогло, но это дело Бродяга списал на непривычность ситуации.
Зато сейчас, когда руки тряслись от дикого, бешеного, неукротимого просто желания ощутить опять нежность и податливость маленькой рыженькой кошечки, пригревшейся так доверчиво на его груди, труд был лучшим лекарством.
Так что Бродяга, побив профилактически ни в чем не повинную дверь в подсобку и от души выматерившись, молча и целенаправленно рванул исполнять рабочий долг, трудиться в поте лица, рук и остальных, вообще некстати заявивших о себе членов организма, надеясь умотать их до состояния нестояния. Последнее было особенно актуально.
Благо, работенка у него была для этого самая подходящая.
Ночь на дворе вообще не мешала спокойно махать граблями, осенние листья, нападавшие за пару часов в таком диком количестве, словно Бродяга вообще не работал все это время, мягко шуршали, а сам Бродяга пытался отключить мозг, занимаясь привычной деятельностью.
И не думая, что там, в его тесной дворницкой, на его кровати, ждет его маленькая рыженькая, сладкая до невозможности кошечка… И идти ей некуда. Теперь некуда. И это знание наполняло душу каким-то диким, атавистическим счастьем…
Зависимость ее, слабость, беззащитность будили в Бродяге зверя, того самого, что он все время старался прятать под внешним спокойствием и благодушием.
Мало кто знал его другим: бешено-веселым и неукротимым… Да, были дела в молодости, круто погуляли они с Казом и Хазаром… Хотя, Хазар всегда умел себя держать, ну так ему и положено, он на семь лет старше… И вообще всегда был самым продуманным, самым четким. И при этом самым безжалостным.
А они с Казом веселились, как умели.
Каз постоянно влипал в какие-то неприятности, потому что говорливый дурак, да еще и умеющий, в случае необходимости, очень нехило приложить тех, кому длина его языка не нравилась. А Бродяга, которого тогда еще все звали по-другому, наоборот, выглядел спокойным и внушительным, этакий плюшевый медведь… Вот только все почему-то забывали, что бывалые таежные охотники не так боятся тигра, рысь или волчью стаю, как внешне безобидного увальня медведя… Потому что хищники предсказуемы, а вот эти всеядные зверюги…
Короче, весело было, хорошо гуляли…
Вот только ответочка прилетела тоже неплохая…
Об этом Бродяга вспоминать не хотел, потому что накрывала ярость, а это — плохое подспорье в борьбе за спокойствие и выдержку, так необходимые сейчас.
Лучше о том, что сейчас он закончит работать, придет обратно в дворницкую… И очень хочется, чтоб Ляля спала уже.
Собственно, а почему бы ей не спать? Она устала, день был тяжелый, нервный…
И ей нужны силы. Да и ему, Бродяге, передышка не помешает… Потому что завтра придется разговаривать. В том числе и о его безобразном поведении… Уверять, что не хотел ничего такого… Успокаивать… И прятать звериный блеск в глазах. Потому что неправду будет говорить. Потому что хотел. Все такое хотел. И даже больше. И вот только не надо думать о том, насколько больше… Ни к чему об этом знать маленьким невинным девочкам…
Темную, низкозадую спортивную тачку Бродяга заметил не сразу. Мало ли кто во двор въезжает , может, такси или еще что…
Машина тормознула у подъезда, рядом с которым находилась дворницкая. Бродяга замер в стороне, незаметный за детской площадкой, настороженно приглядываясь.
Когда из тачки выскользнули и рванули к дворницкой три тени, Бродяга уронил грабли и побежал.
Все правильные мысли о спокойствии, сдержанности и прочем мгновенно выветрились из башки.
Осталась только дикая, первобытная ярость медведя, у которого разоряют родную берлогу…
— Так и знал, что она здесь! — донесся до него глумливый голос знакомого уже дегенерата, — ну привет, невеста!
Ляля ничего не отвечала, да и не успела бы, потому что Бродяга не был настроен на разговор, и девочку не хотел пугать лишней минутой нахождения в обществе этих утырков.
Он бесшумно появился за их спиной, легко сомкнул ладони на шее ближайшего парня, подивившись хлипкости ее цыплячей, сдавил…
И парнишка без звука рухнул на пол.
Остальные двое повернулись, с охреневшими лицами уставились сначала на упавшего приятеля, а затем на Бродягу, мрачно кивнувшего им в ответ. Ну а что? Вежливость — наше все.
— Серега… — неожиданно тонким, дрожащим голоском сказал один из парней, — он его… Ты его… Убил?
На последнем слове он пустил петуха, и взвизг получился душераздирающим.
Бродяга поковырялся в ухе, морщась, и двинулся навстречу незванным гостям.
Ляля стояла у кухонного стола, глаза ее были огромными и насмерть перепуганными, и это неожиданно еще больше разозлило Бродягу. Скоты какие! У девчонки и без того сложный день, а они ее тут еще и пугают!
Он, не глядя, отмахнулся на кинувшегося на него, а , скорее, даже не на него, а в проем полуоткрытой двери писклявого парня, и тот все с тем же странным взвизгом улетел к лопатам и граблям, которые Бродяге все недосуг было пристроить в подсобку.
Грохот, конечно, получился знатный.
А вот Маратик, скотина, оказался с крепким сфинктером, и, вместо того, чтоб, как и его приятели — папочкины герои, жидко гадить в штаны, решил проявить мужика.
Бродяга глянул на нож, оценил хватку и криво улыбнулся. Как-то даже и не интересно… Мало кайфа со щенятами бодаться, хоть и пакостливые они сверх меры…
— У него нож! Нож! — взволнованно крикнула Ляля, наблюдавшая за расправой огромными совиными глазами и чуть качнулась вперед, словно хотела помешать Марату.
