Я так плохо справляюсь с учёбой в Адамсоне, что это даже не смешно. Серьёзно, я отношусь к последним десяти процентам в классе. Не то чтобы я когда-либо была отличницей — отнюдь — но я привыкла маневрировать с оценками «С».
— Это неприемлемо, — говорит папа, угрожающе тряся своим айпадом в моём направлении. На нём один из тех резиновых чехлов, защищающих от детей, с логотипом «Собачий Патруль» на обороте. Он купил его в магазине, и когда я попыталась предложить более подходящий чехол для мужчины пятидесяти с чем-то лет, он практически откусил мне голову и сказал, что если он послужит своей цели, так какое мне дело?
Может быть, он тайно смотрит шоу? Откуда мне знать?
— Мне… жаль, — уклоняюсь я, прикусывая нижнюю губу и отводя взгляд в сторону. Трудно смотреть на него, когда его лицо становится таким багровым. На его шее выступают вены, которые пульсируют. Всё это в некотором роде графично. Это тоже своего рода победа, учитывая, как усердно я пыталась в прошлом воздействовать на него, но безрезультатно. Это, по крайней мере, похоже на то, что, возможно, ему не всё равно. — Учёба здесь действительно тяжелая.
— Шарлотта Фаррен Карсон, — рявкает он, и вот тогда становится по-настоящему страшно. Мой отец не любит кричать, так что, как только это происходит, ты знаешь, что дерьмо вот-вот попадет в цель. — Если ты не поднимешь эти оценки, то можешь попрощаться с поездкой в Калифорнию.
У меня отвисает челюсть, и сердце разлетается на мелкие кусочки, забрызгивая внутреннюю часть груди метафорической кровью. Конечно, это звучит драматично, но и ощущения тоже драматичные.
— Мне почти семнадцать! — выдыхаю я, думая, что это хороший аргумент для того, чтобы он отступил и позволил мне заниматься своими делами. Похоже, это не помогает. На самом деле, я думаю, что от этого ему становится только хуже.
— Вот именно, что означает, что тебе определённо нет восемнадцати. Если ты захочешь сбежать в свой восемнадцатый день рождения и присоединиться к цирку, тогда ладно. Но до тех пор ты принадлежишь мне. Когда ты будешь посещать школу за мои деньги, ты будешь подчиняться моим правилам. Доведи эти оценки до «С», или ты не отправишься в путешествие, юная леди.
Папа проталкивается мимо меня и направляется вверх по лестнице, его ботинки громко стучат по деревянным ступенькам. Я показываю средний палец за спиной, стискиваю зубы и бью кулаком по стене рядом с причудливой деревянной отделкой, обрамляющей дверной косяк.
Это чертовски больно, и в конце концов у меня кровоточат костяшки пальцев. Чертыхаясь себе под нос, я направляюсь в ванную. Проходя через кухню, замечаю, что окно над раковиной открыто, а снаружи… в кустах что-то шуршит.
Я прислоняюсь к стойке и вглядываюсь сквозь ширму в темноту.
— Кто, чёрт возьми, там снаружи? — я рычу своим самым глубоким, рокочущим голосом. Всё, что получается — это звучать так, словно у меня болит горло. Шорох усиливается, и я отталкиваюсь от столешницы, распахиваю входную дверь и замираю, когда со стороны дома доносится звук шаркающих ног.
Я не собираюсь преследовать того, кто это был, но сейчас моё сердце бешено колотится, и мне интересно, как много они могли услышать из разговора с моим отцом. Они слышали, как он назвал меня Шарлоттой? Как насчёт юной леди?
Со стоном я опускаюсь на ступеньки и провожу ладонями по лицу. Между поцелуем со Спенсером, тенью в дверном проёме на Хэллоуин и горой школьных заданий, которые я не успеваю выполнить, я чувствую, что у меня может случиться нервный срыв.
С каких это пор жизнь стала такой чертовски тяжёлой?
Песок, солнце и прибой. Раньше это было моим девизом. Теперь это… секреты, противостояния и сироп. Да, сироп. После того, как я на днях бросила Кулинарный клуб без муки, Студенческий совет выследил меня, и близнецы держали меня неподвижно, пока Рейнджер поливал мои волосы кленовым сиропом.
— Я ненавижу свою жизнь, — стону я, обхватывая голову руками и утыкаясь лбом в колени.
— Почему это? — весело спрашивает чей-то голос, и я поднимаю голову, чтобы увидеть стоящего передо мной Черча Монтегю. Он улыбается, и улыбка озаряет всё его лицо. Всё, кроме его глаз. Даже его кожа вокруг глаз покрывается морщинками, но взгляд… остаётся ледяным.
— Тебе не понять, — ворчу я, бросая взгляд на лес справа от меня. Лес густой, тёмный и дикий, и вдалеке я снова слышу уханье совы. Они здесь повсюду — некоторые виды называются короткоухими совами — но я ненавижу их, потому что они придают зловещий оттенок каждому мгновению.
Придурки.
— Так ли это? — спрашивает Черч, засовывая одну руку в карман своих слаксов. — Потому что твой отец позвал меня сюда, чтобы я мог предложить услуги в качестве твоего наставника. — Я фыркаю и качаю головой. Что за нелепая идея. В аду нет ни малейшего шанса, что я позволю Черчу обучать меня. Он бы давал мне неправильные ответы просто для того, чтобы заморочить мне голову.
— Почему бы тебе просто не избить меня вместо этого? — возражаю я, вставая и отходя от него к машине. Я каким-то образом испачкала накрахмаленную белую рубашку, которая идёт к моей униформе, и Студенческий совет ищет любой предлог, чтобы наказать меня задержанием. У меня есть ещё одна форма, нераспечатанная, в багажнике.
Открывая входную дверь, я наклоняюсь и тяну за рычаг, чтобы открыть её. Черч смотрит на меня так, словно я археолог на долбаных раскопках, как будто он никогда не видел такого древнего образца технологии.
— Да, это не Бимер, я знаю, облом. — Я направляюсь к багажнику, а затем останавливаюсь, когда чувствую движение позади себя. Обернувшись, я обнаруживаю, что Черч слишком близко от меня. Он больше не улыбается.
Он запихивает меня в багажник и делает шаг вперёд, хватая меня пальцами за подбородок с такой силой, что мне становится больно.
— Я предупреждал тебя, чтобы ты прекратил копать о сестре Рейнджера, — произносит он холодным, ровным и будничным голосом. Это так не сочетается с его золотисто-каштановыми волосами и радужками медового цвета. Но его взгляд… Нет, эта темнота прекрасно сочетается с его чёрной, разбитой душой.
— Отпусти меня, — рычу я, но Черч только сжимает сильнее, и у меня вырывается тихий стон. В этом звуке есть что-то такое, что заставляет его остановиться, и его хватка ослабевает ровно настолько, чтобы я смогла отвернуть голову. Но когда я пытаюсь вылезти из багажника, Черч запихивает меня обратно, вталкивает мои ноги следом и закрывает за мной крышку. — Эй! — кричу я, начиная чувствовать небольшой прилив паники. Если папа уже удалился на ночь в свою комнату, то может и не услышать меня здесь. Я могла бы просидеть в ловушке всю ночь. — Черч!
Я слышу, как его шаги удаляются по тропинке, прежде чем он останавливается, и меня охватывает небольшая волна облегчения. Он возвращается в моём направлении, и я готовлюсь к тому, что багажник откроется. Вместо этого слова звучат так, как будто Черч наклоняется и прижимает свой рот к замку.
— Приятных снов, Чак. И помни: это твой последний шанс. Если ты продолжишь выкапывать старые скелеты, тебя могут просто спихнуть в могилу вместе с ними.
А потом Черч уходит, и я остаюсь кричать до хрипоты в багажнике отцовской машины.
В конце концов, я сдаюсь и засыпаю. Папа встанет рано, и тогда я снова смогу начать кричать. Сейчас в этом нет никакого смысла. Ну, и как идиотка, я оставила телефон на кухонном островке. Огромная куча пользы, как обычно.
Одному богу известно, как долго я слушаю сов, и наконец засыпаю. Когда просыпаюсь позже, дрожа как сумасшедшая, я обнаруживаю, что багажник открыт, и лунный свет проникает внутрь и ложится на мою кожу серебряными лучами.
Глупо моргая, я сажусь и тру глаза. Черч, должно быть, вернулся, чтобы выпустить меня. Может быть, даже он понял, насколько глупо было оставлять меня в багажнике машины?
— Придурок, — бормочу я, вылезая из багажника и зевая, когда вытягиваю руки над головой. Я понятия не имею, который час, но на улице очень холодно, и с тёмно-синего неба падают крошечные белые снежинки.
