мелом, по темно-коричневой доске, вроде все ясно, понятно, но не до конца. От пристальных взглядов одноклассников и просто незнакомых мне парней и девчонок я краснела, прятала глаза, старалась быть незаметной. Хотя в такой ситуации… Это нереально.
На мгновение сильно зажмурила глаза. Даже не знала почему так сделала. Произошло как-то автоматически, по сути все равно кто играл первым. Наверное, я опять струсила. Кусала губы, скрещивала пальцы за спиной, думая как отсюда сбежать. Я постоянно переводила взгляд на дверь. На стеклянную дверь, ведущую на свободу. Все же свобода без музыки — это не свобода.
Выпал орел и выступать первой пришлось Левицкой. В отличие от меня она так себя уверенно себя чувствовала. Ее походка от бедра, взгляд хищницы. Будто она давно закончила школу, поступила на первый курс универа, а мы тут просто сборище малолеток. Интересно, как бы она ходила, как бы она смотрела, если бы у нее не было такой бешеной поддержки. Все же Лебедева за нее горой, не то, что Катя. Свалила при первой же возможности.
Перед тем, как Левицкой сесть за рояль — ей аплодировали. Кричали, визжали, топали ногами.
— Давай!
— Не подведи!
Она кивала, подмигивала и все также высокомерно смотрела на меня.
Левицкая коснулась клавиш. Я перевела взгляд на Джексона. Первые минуты ее исполнения он внимательно слушал, а потом отошел в сторону, где стоял Дэн. Кажется, ему стало все равно кто там сидит за роялем. Я посмотрела на других. Интерес к Левицкой был потерян на второй минуте. Не понимала в чем дело. Она хорошо играла, очень хорошо….
Похоже моего выступления уже никто не ждал. Какая-то часть присутствующих ушла, кто-то переместился за столики.
Глаза Лебедевой злодейски сверкали, особенно, когда она смотрела в мою сторону. Ей нужна победа. Только победа. Да, проигрывать она не привыкла ни при каких условиях. И я ей — как кость поперек горла. Как собаке пятая нога.
А что нужно мне? Мне просто нужно заниматься. Это дикое желание, невыносимая тяга, хотя бы потому что я знала, что отец не купит мне пианино. Не располагал он такими денежными средствами. Возможно, купил бу, но это будет потом. В следующей жизни, когда я стану кошкой…
Я выбрала композицию «Скучая по тебе». Я несколько раз слышала ее в инете. И пусть об этом не знал никто, но я посвящала эту мелодию маме.
Мелодия была грустной. Когда сожалеешь о чем-то так сильно, что болит в груди, как при бронхите, когда не хочешь, чтобы этот день заканчивался, когда пытаешься уловить каждое радостное мгновение. Но солнце скрылось за горизонтом и все уже не будет, как прежде. Вот моя семья. Мама, бабуля, счастливый отец. У нас семейное фото, мы улыбаемся. Я показывала свои еще молочные зубы, держала маму с папой за руки, позировала, потому что хотела, чтобы фото получилось самым красивым. Позже я бы смогла поставить его в рамочку на самое видное место.
А вот Джексон, вот я спешу на базу, в наушниках играл его трек. Этот трек я послушала больше двадцати раз, а еще я хотела его ненавидеть, но в итоге мне ужасно сильно нравилось смотреть на его улыбку.
Я закончила. Сыграла все до единой ноты и боялась поднять голову.
Молчание повисло в сжатом воздухе. Такая пугающая, холодная тишина, будто уроки давно закончились, в классе остались лишь пустые парты и стулья поднятые вверх после дежурства.
— Всем все ясно? — крикнул Джексон.
— Ясно, — кажется, это был недовольный голос Лебедевой.
Он взял меня за руку и мы вышли на улицу. Я даже не успела посмотреть реакцию Лебедевой. Лишь потом Джексон сказал, что все пооткрывали рты и никто не ожидал такого финала, потому что ставили на Левицкую.
Сначала я хотела спросить, куда мы идем, а потом подумала, что это не имело никакого значения. Мы долго смеялись, до коликов в животе, а наш смех заглушал шум проезжающего трамвая. А еще Джексон долго не отпускал мою руку, а я не отпускала его.
Мы сидели на железнодорожной станции и смотрели, как ветер гонял блестящий фантик от конфеты. Ждали Лео. Он должен был подойти через семь минут, затем мы вызовем такси и поедем репетировать в более спокойной обстановке. Скоро мое первое выступление, но я уже совершенно не волнуюсь.
— А если бы Левицкая выиграла?
— Не выиграла, — ответил Джексон.
— Ты в этом был так уверен?
— Да, — он повернулся ко мне и посмотрел в глаза. Джексон сидел очень близко. Кажется, еще немного и его рука соскользнет по моей коленке.
Тренировка закончилась, а домой идти совершенно не хотелось. Я перевела взгляд на Джексона и мне показалось, что он тоже никуда не спешил. Он сидел на диване, закинув ноги на стол и протирал гитару сухой тканью. Медленно и очень тщательно. Затем замотал гитару в одеяло и положил в чехол.
Я посмотрела на подошву его модных кроссовок, скорей всего где-то сорок первого размера и тяжело вздохнула. Иногда он мне казался таким странным, полностью погруженным в свой какой-то внутренний мир.
— Сегодня мать приезжает. Ненавижу ее. А ты домой не спешишь?
— Отец написал, что будет поздно. Терпеть не могу ужинать одной.
— Ты когда-нибудь гуляла под луной?
— В такую холодину нет. А еще я заметила, что в этом городе не видно звезд.
— В небе над океаном полно звезд.
— Ты видел океан?
— Видел, когда отец играл за канадский клуб.
— И какой он? — с интересом спросила я.
— Такой же непредсказуемый как и ты, — он резко убрал ноги со стола и встал с дивана. Я стояла, как вкопанная возле двери и смотрела, как его мощная фигура приближается все ближе и ближе ко мне.
Я даже не знала, как это расценивать? Как комплимент или как… Да собственно неважно. Почему он об этом спросил? Про прогулки под луной? Что он хотел этим сказать? Я ничего не понимала. И опять в голове закрутилось тысяча вопросов.
— Перекусим в Маке. Погнали, я угощаю.
— Я не ем мясо.
— А я ем. Закажу себе огромный, жирный гамбургер. Такой чтобы много сыра, много кетчупа и чтобы котлета с большую ладошку.
Я рассмеялась. Мне было приятно смотреть на Джексона, слушать его рассуждения. Все же первое впечатление обманчиво. Но на память я сохранила книгу с его отпечатком ноги.
— Скорей всего ты просто проголодался.
— Да, я голоден, как слон и скорей всего съел бы волка. Такого волчонка, как ты, —
