Понимая, что на ней грязные кроссовки, старые шорты и еще более древняя майка, Марни, однако, устроилась в кресле напротив. Она сидела прямо, сдвинув грязные колени и нервно сжимая руки.
Марни чувствовала себя раздетой под его проницательным взглядом, скользящим по ее лицу, растрепавшимся волосам, рабочей одежде и испачканным коленям.
— Вы узнали меня, — произнес он уверенно и быстро.
— Каждый, кто смотрит телевизор и читает газеты, узнал бы вас. Вы самый известный астронавт после Джона Глена.
— И пожалуй, я очень удобная мишень для психа, у которого поехала крыша.
— Я не псих!
— Тогда почему же вы посылаете мне эти письма? Это совсем не оригинально. Я получаю таких писем штук десять в день.
— Поздравляю.
— Не все письма такие уж хорошие. Одни от религиозных дураков, которые считают, что мы вторглись туда, куда Богом запрещено. Некоторые находят подтверждение этому в катастрофе «Челленджера». В наказание за вмешательство в божественное устройство мира и прочую чепуху. У меня были предложения жениться и другие непристойные предложения, — сухо добавил он.
— Как же вам везет!
Не обращая внимания на ее язвительное замечание, продолжал:
— Но ваши письма очень оригинальны. Вы первая, кто написал, что у вас от меня ребенок.
— Разве вы не слышали? Я же сказала, что у меня нет детей. Как же вы можете быть отцом?
— Я говорю совершенно серьезно, мисс Хиббс, — закричал он.
Марни встала. Кинкейд тоже. Он следил за тем, как она подходит к своему рабочему столу и рассеянно перекладывает карандаши и кисти, стоящие в разных подставках.
— Вы также первая, кто грозит рассказать об этом, если я не выполню ваши требования.
Она повернулась, чтобы рассмотреть Кинкейда поближе. Даже почувствовала прикосновение его брюк к своим голым ногам.
— Как же я могу вам угрожать? Вам, известному герою-астронавту. Все американцы восторженно следили у телевизоров за космическим рукопожатием с русским космонавтом. В Нью-Йорке была торжественная встреча в честь вашего экипажа. Президент пригласил вас на обед в Белый дом. Благодаря вам в лучшую сторону изменилось общественное мнение о НАСА, которое было не очень хорошим после катастрофы «Челленджера». Стихла критика о полетах человека в космос. Надо быть полной дурой или сумасшедшей, чтобы сражаться с такой знаменитостью. Уверяю вас, я ни то, ни другое.
— Вы назвали меня Ло.
После такой длинной тирады эта короткая фраза слегка отрезвила ее.
— Когда вы меня узнали, то назвали меня Ло.
— Но это же ваше имя.
— Обычно малознакомые люди называют меня полковник Кинкейд, а не фамильярно — Ло. Конечно, если только мы не встречались раньше.
Она не обратила внимания на это замечание.
— Чего же требуют от вас в этих письмах?
— Прежде всего денег.
— Денег? — удивилась она. — Как это низко.
— После публичного признания моего сына.
Марни отодвинулась от него. Когда он так близко, не могла спокойно думать. Она начала перебирать эскизы, лежавшие на столе.
— Я независимая, самостоятельная женщина. Я бы никогда не попросила денег ни у вас, ни у кого-то другого.
— Вы живете в хорошем месте, в большом доме.
— Это дом моих родителей.
— Они живут с вами?
— Нет, отец умер, а маму несколько месяцев назад парализовало, и она сейчас находится в пансионате. — Марни сложила эскизы и посмотрела на него. — Я сама зарабатываю себе на жизнь. А собственно, какое вам до этого дело?
— Я думаю, жертва должна знать своего преследователя. Во всех отношениях, — добавил Кинкейд двусмысленно.
Он снова посмотрел на нее. На этот раз медленнее и внимательнее. Она заметила, что его взгляд остановился на ее груди, к которой прилипла мокрая майка. Марни почувствовала, как ее соски затвердели, и с трудом убедила себя, что это от холодного воздуха кондиционера, а не от пристального взгляда Кинкейда.
— А сейчас прошу меня извинить, — сказала она немного неестественно. — Ко мне скоро должны прийти, и мне нужно привести себя в порядок.
— Кто должен прийти, агент?
Заметив ее удивленный взгляд, он произнес:
— Вы упомянули о нем, как только я пришел.
— Он должен отобрать эскизы для комиссии.
— Вы художница?
— Иллюстратор.
— Где вы работаете?
— Дома. Я внештатный сотрудник.
— Над чем вы сейчас работаете?
— Над обложкой хьюстонского телефонного справочника.
Он удивленно поднял свои темные брови.
— Да, интересно.
— Я еще не получила заказ.
— Это для вас важно?
— Конечно. А сейчас, если позволите…
Когда она пыталась пройти мимо него к двери, он поймал ее за руку.
— Должно быть, трудно жить от одного заказа до другого, когда приходится самой содержать дом и платить за лечение матери.
— Я справляюсь.
— Но вы небогаты.
— По большому счету нет.
— Поэтому вы пишете мне письма с угрозами, правда же? Чтобы получить от меня деньги.
— Нет, говорю же вам еще раз, я не писала писем.
— Шантаж — это тяжкое преступление, мисс Хиббс.
— Обвинение в шантаже — тоже тяжкое преступление. А теперь отпусти мою руку.
Ей было не больно, но немного не по себе оттого, что он находился слишком близко. Так близко, что она ощущала запах его одеколона, свежесть дыхания, видела хорошо знакомые по обложкам журналов глаза.
— Ты кажешься очень благоразумной.
— Это комплимент?
— Зачем же ты посылала мне анонимные письма с обратным адресом?
— Я же сказала, что не посылала. Где эти письма? Я бы хотела на них взглянуть.
— Разве я дурак? Зачем показывать их тебе, ведь ты можешь уничтожить вещественные доказательства.
— Для тебя это очень серьезно? — глядя ему прямо в глаза, спросила она.
— Сначала я так не считал, но после пятого письма, в котором ты пишешь, что твоему ребенку необходим отец, я понял, что пришла пора встретиться.
— Я не такой человек, который стал бы искать отца своему ребенку.
— И даже столь известного, как я?
— Тем более.
— И даже такого, для которого скандал был бы концом карьеры?
— Никакого. К тому же у меня нет ребенка.
Сразу после того как она это сказала, послышался шум открывающейся двери, а потом раздались чьи-то шаги. На пороге стоял высокий стройный юноша.
— Ма, что за клевая тачка стоит перед нашим домом?
В наступившей тишине Марни услышала стук собственного сердца. Ей не хотелось, чтобы по выражению ее лица мальчик догадался о чем-то. Она бросила взгляд на Ло. Тот пристально смотрел на Дэвида. На красивом лице застыло недоверие.
