Купила за пятьсот тысяч сценарий у известного голливудского сценариста. Завлекла лучших актеров. Рекламу устроила такую, что купились все. И победила. Фильм пошел во Франции, Италии, Польше, Чехии, Испании, Германии, даже в Англии и США сделал достойные сборы, а уж телевидение в очередь выстроилось. И она ведь на этом фильме еще лет двадцать будет зарабатывать — на телеэфирах.
И Боря, конечно, купил ей квартиру. Не просто квартиру — она у Насти была, своя, приобретенная на собственные деньги, но то была не квартира — а мечта: двухэтажная, пятикомнатная, с подземным гаражом и маленьким садиком, в котором росли карликовые елочки. И в квартире была терраса. Просторная-просторная. Это был переломный момент — именно тогда Настя и поверила, что любовь к себе приносит плоды и что это круто и верно.
А вот сейчас он ее бросил. Объяснился по телефону. И это она ему сама позвонила.
Интересно, он ее любил или она была просто очередной заменитостью, голову которой Боря, как трофей, поместил в зал личной сексуальной славы?
Фу! Не хочется верить, что все это было так пошло, но ведь подобные истории случаются каждый день.
Конечно, у них бы могло что-нибудь получиться, если бы Настя была другой. Если бы она бросила работу. Разве кому-то нужна работающая жена? Жена-карьеристка? Жена, которая приходит домой с кругами под глазами и всю ночь ворочается, потому что не уверена — дадут ли ей кредит или пошлют подальше?
Такому, как Боря, нужна не жена, а собака — преданная, любящая, виляющая хвостом при виде кормильца. Он имеет на это право, да. Ведь он — властелин мира.
Но вообще это очень странно — быть девушкой человека, который всем шести миллиардам жителей планеты может раздать по доллару. Потому что он — Бог, а она — человек, он может все, а она откуда-то снизу, с Земли, что-то там вымаливает, сетует, не верит в него, всемогущего, и делает все по-своему, по-человечески.
Ладно. У нее осталась квартира. И работа. С Борей дела Насти пошли в гору. А чем еще заниматься, если у тебя есть мужчина и двадцать три часа в сутки ты слышишь только его голос в телефоне?
Работать.
У нее есть имя, свое дело и, наверное, гордость и независимость.
Так что пошел Боря к чертовой матери.
Но вот что теперь делать с дурацкой личной жизнью — не понятно. Сплошные косяки.
Ну да, ну да. С ней нелегко. Она — звезда. И не какая-нибудь там несчастная звезда, которая все гонорары вынуждена тратить на шмотки, бедняжка, а у нее, извините, свой бизнес — продюсерский центр имени ее, Анастасии Устиновой, и сейчас она на олимпе — она бренд.
Ладно, Боря, спасибо тебе за все, ты был хорошим другом и почти отличным любовником. Аминь. Теперь надо жить дальше.
Завтра, конечно, появятся всякие гнусности в прессе: «Олигарх променял Анастасию Устинову на Оксану Медовую», тыры-пыры, так ей и надо, богатые тоже плачут…
Да и фиг с ними. Вот уедет она на дачу, на Клязьму, и не будет читать никаких газет. В газетах вообще свинца черт-те сколько.
Офис можно смело оставить на Машу. Потому что Маша — робот. Это, конечно, просто чудесно, что ее помощница — механизм, не ведающий усталости и сомнений, но, с другой стороны, Настя ее недолюбливает, а это выбивает из колеи. Ясное дело, где-то там у Маши в голове — микрочип, она не настоящая, но не завидовать ей какой-то странной, серо-буро-малиновой завистью Настя не может.
Во-первых, Машин жених. Дивный жених класса «люкс» на интеллигентном «Ауди-8» вишневого цвета, жених, который выбегает из машины и перед Машей дверку открывает. А Маша грациозно опускается на сиденье.
Настя же лишь благодаря физическим и умственным усилиям могла выйти из машины так, чтобы это можно было запечатлеть на фотоснимке.
Обыкновенно она в расчете на то, что ее никто не видит, некрасиво раскорячившись, выставляла ноги на тротуар, подтягивала тело, группировалась и вываливалась наружу целиком. Вот так уж у нее получалось.
И жених у Маши был надежный, с гарантией лет на двадцать.
А еще Маша никогда не подавала виду, что в жаркий летний будний день ей до слез хочется на пляж, загорать, ничего не делать и купаться.
Настя же просто с ума сходила, если в такой день была назначена важная встреча. Она ныла, капризничала и тосковала — как маленький ребенок, и этот внутренний маленький ребенок становился еще более невыносимым при взгляде на всем довольную Машу, которая, казалось, вообще понятия не имела, какая там на улице погода, потому что в офисе, разумеется, так интересно!
Ну, и Маша не курила и не ругалась матом. И при ней как-то неловко было курить и выражаться. Причем в лице ее ничего не менялось, но комната буквально наполнялась Машиными нравственными страданиями. А Настя ощущала себя либо палачом, либо мстительным Зорро — после каждой сигареты, после каждого «…твою мать!».
Но Маша была очень хорошим редактором и надежной помощницей. Самой надежной в радиусе трех тысяч километров.
Таких помощниц не увольняют потому, что они не ругаются матом.
Настя, наконец, прорвалась через Долгопрудный, собравший пробку века, и свернула на Клязьму. Это ведь такое счастье, что у нее тут дом!
Дом достался ей от бабушки. Мама, конечно, топала ногами, по старой традиции теряла сознание и пачками глотала снотворное — но угрозы расстаться с жизнью давно уже не имели желанного эффекта, так что Настя получила ключи, документы и сдала дом дачникам.
Старую дачу Настя снесла всего года четыре назад и выстроила дивный белый особняк. Не белый — а цвета слоновой кости. С овечьими шкурами, светлыми деревянными полами, широченными вельветовыми диванами и английскими шторами.
Еще был газон, три раскидистые яблони, оставшиеся от бабушки, ель, липа и кусты шиповника.
Дом окнами смотрел на озеро — днем там шумел пляж, но Настя ходила на соседний, через пролесок, а вечерами все стихало — городские разъезжались, местные расходились, дачники готовили ужин и укладывали детей, а Настя устраивалась под яблоней и смотрела на звездное небо.
Здесь к ней относились с трепетом — актриса, звезда. Вежливое восхищение местной публики, уважение и трепет дачников, гордость за то, что рядом с ними живет знаменитость, — все это было мило, очаровательно и очень искренне.
Настя, конечно, была и тщеславной, и честолюбивой, но не настолько, чтобы не понимать, как это ужасно, когда себя в третьем лице называют звездой.
Потому что, если уж честно, то единственная звезда, которую она видела в своей жизни, — это Соня.
Перед первым туром в «Щуку», бледная, с зеленым отливом, Настя стояла у стенки, прижав к груди учебник Станиславского, и клацала зубами.
