Работы на капусте Марина не выдержала. Между листьев огромных кочанов действительно скапливалось столько воды, что вся одежда девушки промокала насквозь. На пронизывающем октябрьском ветру Марина простудилась и слегла с высокой температурой. Какова же была радость больной, когда проведать ее пришел Паша. Он принес ей килограмм яблок, два лимона, плитку горького шоколада и очень смущался, сидя у ее постели.
Он стал приходить каждый день. Они по-прежнему долго говорили обо всем подряд, но, похоже, оба думали только об одном: как бы половчее перейти к поцелуям. Наконец температура у Марины спала, она убрала постель, и теперь уж целоваться им ничто не мешало, хотя обоим пришлось преодолеть неловкость и прямо-таки священный трепет. Одно дело — обниматься в подъезде, одетыми в толстые осенние куртки, и совсем другое — в комнате, когда на девушке один лишь тонкий халатик.
Марина чувствовала, как частит сердце Паши, когда он сжимает ее в объятиях. Да и у нее самой отчаянно стучало в висках. Оба понимали, что находятся на пределе, на грани, на пике мертвой петли, когда запросто можно сорваться в бездну.
— Выходи за меня замуж, — срывающимся голосом однажды прошептал Павел.
— Да… — выдохнула Марина.
Ему очень хотелось расстегнуть на девушке халатик, но… он подумал, что потерпит еще немного, раз уж она согласилась замуж. Пусть все будет потом, зато в полном объеме.
Ей тоже очень хотелось, чтобы молодой человек расстегнул хотя бы несколько пуговок, но не просить же его об этом… Он светлый, предупредительный, хорошо воспитанный молодой человек… Чего доброго, неправильно ее поймет…
* * *
В первую брачную ночь Марина пережила шок. Павел, оказавшись за закрытой дверью их супружеской спальни, вдруг разом утратил интеллигентность, предупредительность и нежность. Набросился на молодую жену голодным волком. Она по-настоящему испугалась.
— Ну… ты что… Маришка… — шепнул он незнакомым и, как ей показалось, похотливым голосом, — мы же теперь муж и жена… чего в игрушки-то играть…
— В игрушки… — жалобно повторила Марина, лежа поперек брачного ложа с задранной юбкой и съехавшим на затылок белым цветком непорочности.
— Ты же не маленькая девочка… — продолжал между тем Павел, умело пальцами стаскивая с нее колготки, — знаешь же, зачем замуж выходят…
— Ч-чтобы л-любить…
— Ну вот и молодец… — обрадовался он. — Все понимаешь правильно… Как раз этим мы и займемся…
И в первую брачную ночь только что испеченный муж Павел Епифанов, двадцати семи лет от роду, так безжалостно изнасиловал молодую жену, что она повзрослела и помудрела сразу лет на десяток.
— Ну, знаешь… — недовольно процедил он, отдыхая после исполнения супружеского долга, — могла бы и предупредить, между прочим…
— О чем? — еле шевеля искусанными в кровь губами, спросила Марина.
— Ну… что первый раз… что девочка еще…
— А ты сомневался? — невесело улыбнулась она.
— Да я был уверен, что ты уже…
— И по каким же признакам определил?
— По обыкновенным! Платье белое захотела? Не захотела! — И Павел принялся загибать пальцы на правой руке. — Фату купила? Не купила! От куклы на бампере отказалась? Отказалась! Гостей на свадьбе с гулькин нос? С гулькин нос! Что же мне было еще думать?
Один палец Павла оказался незагнутым. Он с интересом посмотрел на оттопыренный мизинец и, чтобы он зря не топырился, поковырял ногтем в зубах. Марина приподнялась на локте, внимательно посмотрела Павлу в глаза и спросила:
— А что же ты до свадьбы никогда ни о чем таком меня не просил, если уже уверен был, что я не девочка? Например, когда я болела… Помнишь, на поле простудилась… Я ведь тогда могла и согласиться…
— Хотелось, чтобы все было по-хорошему. Я ведь жениться на тебе собирался.
— А то, что сейчас произошло между нами, ты считаешь хорошим? — с содроганием произнесла Марина.
— А чего плохого? — изумился Павел. — Обычная семейная жизнь. Половая… так сказать… Тебе привыкать надо…
— Привыкать не буду! — заявила Марина, села на постели и опустила на законное место задранные к самой шее новенький кружевной бюстгальтер и нарядную блузку свадебного костюма.
— В смысле? — удивился ее муж и тоже сел, спустив голые ноги на пол и даже не собираясь чем-нибудь прикрыться.
Марина надела трусики и колготки со спущенными петлями. Когда она взялась за юбку, Павел очень удивленно спросил:
— Ну и что это означает?
— Это означает, что в понедельник я подам заявление о разводе, — ответила она.
— Да ну? — расхохотался он. — И кто ж у тебя его примет? Только в пятницу расписались!
— Даже если нас не разведут, то… — Марина посмотрела на Павла очень серьезно и уже совершенно бесстрашно, — мне на это решительным образом наплевать. Жить с тобой я все равно не буду.
— Как это?! — встревожился наконец Павел и даже соизволил надеть плавки. — Да ты что, Маринка?! Не глупи! Я же ничего не сделал такого, чтобы…
— Ты жестоко изнасиловал меня, Паша, только и всего!
— Да ладно тебе… это же обычное дело…
Не отвечая, она натянула юбку и вышла из спальни. Павел бросился за ней следом, так громко уговаривая ее одуматься, что в коридор из своей комнаты выскочили его встревоженные родители.
— Что происходит, Павлик? — спросила Маринина свекровь Галина Павловна, кутаясь в наскоро наброшенный на ночную рубашку халат.
— Да она с ума сошла! — выкрикнул Павел. — Уходит от меня, потому что… В общем, сами у нее спросите, чего ей вдруг взбрендило…
Марина молча натягивала сапоги.
— Мариночка! Да что случилось-то? — бросился к невестке свекор Аркадий Матвеевич.
Марина, застегнув непослушными пальцами плащ, сказала:
— Прощайте, — и вышла за дверь квартиры, в которой еще сегодня утром собиралась жить долго и счастливо.
* * *
И сам Павел, и свекор со свекровью несколько раз приходили домой к Марине, пытаясь уговорить ее вернуться. К их настоятельным просьбам вскоре присоединились Маринины родители, которые пребывали в самом мрачном настроении, поскольку дочь в первую же брачную ночь сбежала от законного мужа и теперь, ничего им не объясняя, целыми дням лежала на диване с мрачным лицом и ни на какие уговоры не реагировала. На все просьбы родственников обеих сторон Марина отвечала молчанием, а через месяц отпуска, который должен был стать для нее медовым, она поднялась с дивана, надела черный костюм с черной же блузкой и отправилась на работу с таким лицом, будто у нее разом умерли все родственники. В своем отделе она сказала сослуживцам, что со свадьбой они с Епифановым поторопились. После этого сообщения окинула всех присутствующих таким испепеляющим взором, что никто больше ни о чем не решился ее спросить, а заботливый начальник (разумеется, только лишь из сочувствия) сразу подсунул ей договор на серьезную длительную работу, дабы девушка врачевала свои душевные раны неутомимой трудовой деятельностью.
