Тут она услышала шаги Бетан; сестренка бежала вприпрыжку по ступенькам в туфельках для фламенко. Мэган обернулась и улыбнулась. Иногда, когда она смотрела на свою младшую сестренку, она чувствовала, как ее переполняет любовь. Бетан одновременно была ее лучшим другом и злейшим врагом. Мэг и Бет были очень похожи. Как говорила их мать, внешне они типичные Берды, как их отец, тетя Лорна и бабуля: щечки, как яблочки, высокие лбы, широкие улыбки. Единственное отличие между сестрами состояло в том, что волосы Мэган были каштановые и вьющиеся, как у матери, а у Бет – прямые и черные, как у отца. Близнецы Рори и Риз были похожи на мать, одним словом, типичные Дугласы: с низкими лбами, длинными носами, аккуратными пухлыми губками, узкими голубыми глазками, с любопытством выглядывавшими из-под завесы длинных светлых волос.
Люди всегда говорили: «Ах, какие милые детишки. Наверно, вы так гордитесь ими, миссис Берд. Совершенные ангелочки».
А мама часто отвечала: «Видели бы вы их дома», потом закатывала глаза, одной рукой трепала волосы Рори, а другой обнимала Риза, и при этом ее глаза переполняла любовь.
– У тебя сколько? – крикнула Мэган сестре.
– Одиннадцать. А у тебя?
– Пятнадцать.
У подножия ступенек появилась их мать, таща за руки близнецов.
– Каждый из ребят нашел по девять, думаю, это почти все, – сказала мама. – Полагаю, остались желтые, – добавила она и многозначительно подмигнула.
Мальчики отдернули руки и побежали к горке c желтыми перилами в нижней части сада. Бетан бросилась к перевернутому ведру, которое на самом деле было оранжевым. Но Мэган точно знала, что мать имеет в виду: куст зверобоя, росший прямо перед ними. Девочка приблизилась к нему, ее глаза блуждали по облакам желтых цветов, над которыми жужжали жирные шмели, собравшиеся присесть отдохнуть на терракотовые горшки под кустом, переполненные яйцами и маленькими желтенькими цыплятками с глазками-бусинками. Девочка уже собралась было подхватить яйца и цыплят, когда ее плеча осторожно коснулись мягкие сухие руки матери и задержались на усыпанной веснушками коже Мэг.
– Поделись ими, – едва слышно прошептала она, – с малышами. – Сделай все по справедливости.
Мэг собралась было возразить, но потом глубоко вздохнула и кивнула.
– Здесь! – крикнула она братьям и сестре. – Смотрите! Тут их целая куча.
Все трое уже мчались к кусту зверобоя; мать разделила яйца на четыре равные части и протянула каждому ребенку.
– Уже начинают таять, – сказала она, слизывая шоколад с кончика большого пальца, – лучше отнести их в дом.
Прохлада дома действовала отрезвляюще после изнуряющей жары на улице. Она обволакивала кожу Мэг, как прохладная фланель. Папа сидел за кухонным столом и разливал по стаканам лимонад. На подоконнике дремала собака. Желтые кухонные стены были полностью завешаны детскими художествами. Мэган провела пальцем по краям рисунка, который сделала еще в четыре года. Ее всегда приводила в изумление мысль, что приклеенный скотчем к стене рисунок целых шесть лет провисел на одном и том же месте. Она почти забыла то время, когда ей было четыре. И конечно, совершенно не помнила, как сидела и рисовала этот портрет, который назвала «Мэган и мамуля», представлявший собой изображение двух людей с вытянутыми в струнку ногами, с безумными прическами, губами, напоминавшими две ниточки, и руками, которые по размеру были в два раза больше туловища и болтались в невесомости в царстве остроконечных голубых деревьев и зверей. Стена творчества стала «дежурной темой» для любого, кто гостил в их доме; на самом деле она занимала три стены, тянулась вдоль фасадов шкафов, дверных наличников, вокруг углов и продолжалась даже в кладовке. Папа пытался периодически снимать некоторые рисунки, чтобы, как он выражался, «обновить стену». Но мама лишь улыбалась озорной улыбкой маленькой девочки и говорила: «Только через мой труп». Если папа заставал момент, когда кто-то из его чад создавал очередной шедевр, он вырывал его из детских рук тотчас, как только ему его демонстрировали, со словами: «Рисунок настолько красив, что я непременно должен поместить его в свою специальную папку», и быстренько прятал его (иногда даже под одежду) прежде, чем мама увидит его и водрузит на стену.
– А теперь, – сказала она, стягивая спутанные волосы в конский хвост и снимая передник, – вы можете съесть все яйца, которые вам понравились, но при условии, что пообещаете, что оставите в животиках место для обеда. И помните: фольгу уберите в коробку для творчества!
«Коробка для творчества» была еще одним источником раздражения для папы. Когда-то это был небольшой пластиковый ящик для инструментов, где хранились пайетки, синельная проволока и листы сусального золота. Через какое-то время этот ящик уже не мог вместить все добро и со временем превратился в семейство гигантских контейнеров, которые «поселились» в большом шкафу в зале. Теперь «коробка для творчества» была заполнена невообразимыми клубками старых тесемок, обрывками пряжи, фантиками от сладостей, втулками от туалетной бумаги, старым бельем, нарезанным на полоски, упаковками от чипсов и использованной оберточной бумагой. Мэган теперь не занималась творчеством – ведь ей уже было почти одиннадцать, – а Бетан никогда особо не отличалась любовью к рукоделию, как сестра в ее годы; мальчики же, в свою очередь, конечно, предпочитали бродить по саду или гонять в футбол около дома, а не сидеть с набором для детского творчества и горсткой палочек от мороженого. На самом деле никто больше не пользовался коробкой для творчества, но тем не менее это не мешало Лорелее постоянно набивать ее всяким старым хламом.
Сейчас она нетерпеливо выхватила у детей обертки от яиц, как будто они собирались их выбросить, и начала разглаживать их кончиками пальцев, при этом ее лицо сияло от удовольствия.
– Такие красивые, – приговаривала она, складывая их вместе, – как маленькие кусочки радуги. И конечно, они всегда будут напоминать мне об этом дне. Идеальном дне с моими прекрасными детьми, когда солнце светило так ярко и вокруг царила гармония.
Она поочередно посмотрела на каждого ребенка и улыбнулась своей неповторимой улыбкой. Лорелея провела рукой по волосам Риза и убрала их со лба.
– Мои прекрасные дети, – снова повторила она; ее слова были обращены ко всем ее детям, но любящий взгляд дольше всех задержался на последнем, самом младшем ребенке.
Риз при рождении весил меньше всех младенцев Лорелеи. Мэган и Бетан родились крупными – больше четырех килограммов. Из близнецов Рори появился на свет первым и весил почти три килограмма. А затем, как часто рассказывала мать, выскочил бедняжка Риз, который больше походил на общипанного перепела и весил меньше двух килограммов. Синий и сморщенный, он едва мог дышать самостоятельно. Медсестры положили его под лампы, чтобы «слегка подрумянить», любила повторять Лорелея, и заявили, что домой его можно будет выписать только спустя долгих три дня.
Лорелея по-прежнему беспокоилась о нем больше, чем о других детях. В свои шесть Риз был меньше ростом, чем Рори, и гораздо мельче, чем большинство детишек в его классе. С бледным лицом, склонностью к простудам и частыми проблемами с животом. На людях он всегда намертво вцеплялся в мать, вопил, как младенец, если у него что-то болело, и еще, в отличие от Рори, ему не нравилось играть с другими детьми. Он выглядел счастливым, только когда находился дома и по одну руку от него сидел брат, а по другую – мама. Мэган не знала, что с ним делать. Порой ей хотелось, чтобы он никогда не появлялся на свет. И иногда она действительно думала, что им всем гораздо лучше жилось бы без него. Он явно был не от мира сего. Все Берды были интересными, общительными, яркими и обожали подурачиться. Риз просто деморализовал их и тянул ко дну это оптимистичное семейство.
Мэган неосознанно сжала в кулаке золотистую фольгу, которую только что сняла с большого яйца, обнаруженного ею на вишневом дереве, и слегка подпрыгнула, когда мать хлопнула ее по руке.
– Фольга! – воскликнула Лорелея. – Фольга!
Девочка тут же разжала кулак, и фольга упала, а мать с улыбкой подняла помятую бумажку.
– Спасибо, дорогая, – ласково произнесла она. Ее взгляд снова упал на фольгу, и она промолвила: – Ты только посмотри, она такая красивая, блестящая и такая… радостная.
Пасхальные праздники тянулись еще неделю. Аномальная жара продолжалась, и дети Бердов забегали в дом, только чтобы попить лимонад, схватить ломтики хлеба с маслом или же если отчаянно хотели в туалет.
К ним периодически заходили друзья; в один из дней они ездили на пляж в Уэстон-сьюпер-Мэр, а в последние праздничные выходные к ним в гости приехала сестра Лорелеи, Пандора, с двумя своими сыновьями-подростками. Папа наполнил детский бассейн, а взрослые пили пиммс[6], и в их стаканах весело подпрыгивали кубики льда в форме фруктов. Кузен Мэган Том исполнял на облепленной наклейками гитаре песни Дэвида Боуи. Рори проткнул палкой бассейн, и вода из него хлынула главным образом на лужайку, изрядно затопив ее. На что папа сказал:
