— Ладно, спасибо за карандаш, — пропищала Бет и поспешно ретировалась.
Трейси выдала Маркусу свою лучшую улыбку первой ученицы и села, держась как можно уверенней. Она не даст ему себя запугать. Он совсем не такой твердый орешек, каким хочет казаться. Его и сравнить нельзя с теми парнями, с которыми работал в Лос-Анджелесе ее отец. И уж подавно он далеко не такой крутой, как ее бтец. А то, что он надеется в один прекрасный день стать Вудвортом или Бернстайном [1], а закончит, как и начинал, Стромбергом, не ее вина.
— Как мило, что ты к нам зашла, — сказал Маркус, демонстративно глядя на свои наручные часы. — Надеюсь, твоя светская жизнь от этого не пострадает.
Маркус имел привычку держать себя с Трейси так, словно она воображает себя светской львицей.
— Ты получишь свою статью к четырем, — спокойно ответила Трейси. — Как я тебе и обещала.
— Это я помню. Но так случилось, что мне нужна от тебя сегодня еще одна статья.
Черт! У нее работы и так невпроворот!
— О чем? — спросила Трейси, стараясь казаться безразличной.
— О Дне матери. Мне нужна хорошая статья, причем к завтрашнему дню.
Обычно Трейси занималась интервью с настоящими или будущими компьютерными магнатами, но, как и все остальные, получала и другие задания. Однако Маркус неизменно ухудшал дело безошибочным выбором тем. Для Лили, талантливой, но полной, он всегда приберегал гимнастические залы, случаи анорексии [2], конкурсы красоты и тому подобное. Склонному к ипохондрии Тиму оставлял статьи о больницах и методах лечения. Каким-то образом он нащупывал слабое место каждого, даже если это не было так просто, как в случае Лили и Тима. Поскольку Трейси редко навещала семью и не особенно любила праздники, именно об этом ей и приходилось писать. Но День матери — это уже слишком!
Мать умерла, когда Трейси было четыре с половиной года. Отец давным-давно женился во второй раз, развелся и снова женился. Трейси почти не помнила мать и старалась поменьше вспоминать о мачехе. Она упорно рассматривала квадратный подбородок Маркуса и его бородку, которую скорее следовало назвать утренней щетиной.
— И под каким углом? — спросила Трейси. — Или это должен быть сентиментальный рассказ о том, как я собираюсь провести День матери?
Маркус проигнорировал укол.
— Опиши, как Сиэтл поздравляет женщин-матерей. Упомяни рестораны, флористов и остальных наших клиентов, каких только сможешь. Девятьсот слов к завтрашнему утру. Это пойдет в воскресенье.
Боже! Девятьсот слов к завтрашнему утру не оставляли никаких шансов развлечься сегодня с Филом. Трейси снова посмотрела на Маркуса, на его темные вьющиеся волосы, румянец, маленькие голубые глаза и уже далеко не в первый раз пожелала, чтобы внешность Маркуса отражала его подлую сущность. Однако Трейси придерживалась правила никогда не доставлять Маркусу удовольствия своим расстроенным видом. Так что в рамках своей политики она только улыбнулась. Она знала, что раздражает его, и постаралась сделать улыбку ослепительной.
— Как вам будет угодно, мой господин, — ответила она.
— Госпожа здесь только ты, — проворчал Маркус, поворачиваясь и направляясь затемнять отсек другого подневольного журналиста. Однако, уходя, бросил через плечо: — И пожалуйста, постарайся не допускать ошибок в статье о Джине Бэнксе. И я не хочу ничего знать о его ротвейлере.
— У него нет ротвейлера, — крикнула ему вслед Трейси. Затем, потише, добавила: — У него черный Лабрадор.
Она действительно вставляла в свои интервью с очкариками описания их хобби и домашних животных, пытаясь сделать своих героев более живыми, а материал — более читабельным. Кроме того, она любила собак.
Зазвонил телефон, и Трейси вспомнила, что надо договориться с Филом о планах на вечер, но в пять минут десятого это не мог быть он. Фил никогда не вставал раньше полудня. Трейси подняла трубку.
— Трейси Хиггинс, — сказала она, стараясь, чтобы голос звучал энергично и уверенно.
— За что я вечно тебе признателен, — поддразнил ее Джонатан Делано. — Что-то случилось?
— Ничего нового, у Маркуса несварение желудка.
— Разве это не хорошая новость? — спросил Джон.
Трейси рассмеялась. Джонатану всегда удавалось заставить ее улыбнуться, что бы ни случилось. Он уже много лет был для нее лучшим другом, как и она для него. Они познакомились в университете, на уроках французского. У Джонатана был самый большой словарный запас и самый жуткий акцент на свете. Зато ее произношение было идеально парижским, однако она не умела спрягать глаголы. Она помогла Джону с произношением, а он ей — с грамматикой. В результате оба получили высшие баллы, и с этого началась их дружба. Только Джон и ее подруга Лаура с полуслова угадывали ее плохое настроение.
— На меня свалилось новое задание, а я хотела сегодня вечером кое-куда пойти. Плюс Лаура грозилась приехать, так что мне надо убраться в квартире.
— Знаменитая Лаура, твоя подруга из Саусалито?
— На самом деле из Сакраменто, но какая разница? Да. Она порвала со своим придурком, и ей нужно время, чтобы прийти в себя.
— Нам всем нужно время. А что за придурок?
— Да обычный. «Извини, что не позвонил, ты не одолжишь мне сотни три?»
— Ясно, вроде Фила, — сделал вывод Джон.
— Фил совсем не такой, — встала на его защиту Трейси. — У него сейчас просто тяжелый период. Он пишет и сочиняет музыку. Иногда ему нужна помощь, вот и все.
В действительности Трейси чаще чувствовала, что фил совсем не нуждается в ее помощи. Хотя она все время просила его дать почитать свои вещи, он редко показывал, что написал. Еще одно качество, которое привлекало Трейси. Фил был так уверен в себе, а она постоянно нуждалась в одобрении. Он был хладнокровен, она — нет.
Джон фыркнул:
— Фил равнодушен к вещам, которые действительно имеют значение.
— Например?
— Ну, если хочешь, ранняя смерть твоей матери, твои сложные отношения с отцом. То, что ты пишешь по-настоящему.
— Что? — спросила Трейси, притворяясь непонимающей, хотя именно об этом она думала сегодня утром за кофе. У Джона самые лучшие намерения. Он верит в нее, но иногда он… Иногда он заходит слишком далеко. — Я не пишу ничего настоящего.
— Иногда это пробивается даже в твоих заказных статьях, — сказал Джон. — Твои серьезные работы очень хороши. Если тебе дадут рубрику…
— Ха! Чтобы Маркус дал мне вести рубрику! — Трейси вздохнула. — Если бы он просто перестал меня резать и хотя бы несколько статей вышло в том виде, в котором я их написала…
— Ты будешь прекрасным журналистом. Лучше, чем Анна Куиндлен.
