— Куда мы сегодня отправимся? — спросила Лили, когда все трое уселись завтракать.
— Вон туда! — махнула рукой Джуди. — Видите нагромождение куполов на холме? Это Топкапский дворец, где когда-то жили султаны Оттрманской империи. Вас обеих там будут фотографировать.
— Как! И меня тоже? — воскликнула Лили. — Но я не накрашена.
Джуди взглянула на нее, подумав о том, что именно терпение является едва ли не главной добродетелью матери.
— Я же предупреждала тебя вчера вечером, что нужны будут фотографии вас обеих. И ты чудесно выглядишь.
«Конечно, Лили чудесно выглядит, причем всегда, — с грустью подумала Джуди. — Я тоже чудесно выглядела, когда мне было столько лет, сколько ей сейчас. Я и теперь выгляжу неплохо, если соблюдаю диету, гуляю каждый день на свежем воздухе и пью вино только на Рождество. Но не так, как в возрасте Лили».
Джуди, несмотря ни на что, все еще производила впечатление юного, трогательного и беззащитного существа и знала об этом.
После года пребывания в роли матери Лили и недели совместного путешествия с восемнадцатилетней Санди Джуди пришлось признать, что сама она принадлежит к другому поколению, и от этого признания ей стало не по себе. Нет, конечно, она не ревновала, а просто чувствовала дискомфорт. И теперь она не сомневалась, что миллионы читательниц ее журнала точно так же переживают эту проблему.
Отдача всей себя без остатка идее журнала и умение вовремя прислушаться к собственным инстинктам принесли Джуди Джордан ее первый миллион долларов.
Из двух именитых попутчиц Джуди ее собственная дочь Лили причиняла ей гораздо больше беспокойства. Для Джуди элегантность всегда означала чистые волосы, простой и изящный костюм, а отнюдь не дорогие украшения, намеренно сделанные под побрякушки, или волосы, тщательно причесанные таким образом, чтобы выглядеть грязными и всклокоченными. Как бы то ни было, обретя свою потерянную дочь, Джуди перестала спорить до хрипоты с редактором отдела моды, когда та предлагала для публикации в «Вэв!» модели, представляющие собой некое подобие рыболовецких сетей.
Лили, сидевшая за столиком спиной к проливу, в свою очередь, корила себя за рассеянность.
И как только она могла забыть о назначенных на сегодня съемках?
Джуди и Лили всегда относились друг к другу с подчеркнутой вежливостью. Джуди просто не представляла себе, как можно быть невежливой с дочерью. Но, увы, настоящая мать плюет на вежливость. Она может накричать на дочь, устроить скандал, когда та отказывается под одеть теплые рейтузы, а потом вручить свою роскошную шубу, «чтобы девочке было в чем выйти». Мать, которая растит тебя, всегда пристает к тебе с калошами (надень, сними, опять надень), а ты нарочито игнорируешь ее или устраиваешь театральную сцену, но знаешь — она ворчит, потому что заботится о тебе. Каждую минуту между матерью и дочерью возникают тысячи невидимых постороннему глазу связующих нитей, создающих комфортное ощущение близости, которое, должно быть, испытывает щенок, когда он лежит, согревшись, в корзине под шерстяным одеялом. Без всяких объяснений мать знает, что ты любишь козий сыр и терпеть не можешь тетушку Берту. Ею изучены причуды твоего темперамента, и она умеет погасить искры гнева до того, как вспыхивает пожар.
Между Джуди и Лили существовали симпатия, уважение и даже зачатки трогательной дружбы, но — и обе они это осознавали — любви пока не было. Оставалось надеяться, что это и вправду только «пока». Лили смотрела на развевающиеся по ветру короткие светлые волосы Джуди. Она всегда представляла себе свою таинственную мать в образе тихой, доброй мадонны — чуть полноватой женщины в неизменном фартуке, всегда занятой приготовлением чего-нибудь очень вкусненького на старомодной газовой плите. Но, когда около года назад Лили удалось наконец найти свою настоящую мать, ею оказалась знаменитая, гордая в своем одиночестве женщина, а отнюдь не уютное домашнее существо из полугрез.
Обе они, и Джуди и Лили, были одиноки, и обе страдали от этого. И обе вели себя так, как, по их представлениям, должны вести себя мать и дочь.
Причем обе, даже не осознавая того, уже нанесли друг другу тысячи болезненных ударов. Лили приложила невероятные усилия, чтобы разыскать мать, но теперь ей непросто было разобраться в мешанине собственных чувств. Лили была прирожденной актрисой. Своей славой она была обязана в первую очередь природной одаренности, со временем отшлифованной и превратившейся в природное мастерство. Она почти всегда играла «со слуха», ведомая собственным чутьем, но самой ей казалась слишком подозрительной та легкость, с которой она могла ввести себя в любое состояние духа. Лили не хотела изображать любовь. Она стремилась к подлинному чувству. Стремилась к тому, чего всю жизнь была лишена: к материнской любви. И именно этой любви у Лили по-прежнему не было. Она ощущала это всем нутром, каждой клеточкой своего организма, но отказывалась смириться с тем, что так будет всегда.
Существовало еще одно обстоятельство, которое, как опасалась Лили, могло разрушить их с таким трудом выстраивающиеся взаимоотношения. Лили знала и по собственному опыту, и из наблюдения за работой других, что, когда режиссер просит актера сыграть любовь, из самых глубин существа вдруг поднимается приступ дикой ярости, за которым следует нервный срыв. Лили опасалась всколыхнуть совсем другие эмоции, вызванные прощенным, но не забытым предательством Джуди.
Лили наклонилась к Джуди.
— А после съемок я смогу отправиться за покупками? Мне хотелось бы приобрести ковер на Большом базаре.
— Хорошо. Только давай я поеду с тобой. Вдвоем легче торговаться. Тебе сбавят цену, если я буду стоять рядом с кислой физиономией. Вообще есть железное правило: надо предлагать им треть их цены и соглашаться на половину.
— Видишь ли, я просто хотела сделать тебе подарок: выбрать самый красивый на всем базаре ковер.
— Как мило с твоей стороны, Лили! Но ты же знаешь, в этом нет необходимости.
Когда-то Лили полагала, что ее настоящая мать должна быть точной копией столь любимой приемной матери — Анжелины. И так же бедна, как Анжелина. Лили надеялась, что сможет выказать любовь к матери, помогая ей материально.
Она не раз грезила наяву о том, как поведет мать в самый дорогой магазин и купит ей в подарок роскошную, первую в жизни шубу. Этот образ запечатлелся в ее мозгу, но неожиданно мать оказалась обладательницей миллионного состояния.
А Лили тем не менее все продолжала делать ей дорогие подарки, чем немало смущала Джуди.
Как, впрочем, смущали Джуди и любые проявления нежности, особенно прикосновения. Ее строгие баптисты-родители никогда не целовали и не ласкали ни друг друга, ни детей. Для них любое прикосновение было связано в первую очередь с сексом, а не с душевной привязанностью.
