Воздух в квартире отдает туберозой, тмином и чесноком – неизменным душком центральноевропейского гостеприимства. Марине, впрочем, не до радушия. Последний час все только и делают, что тискают ее щеки, восхищаются красотой ногтей и густотой ресниц, поучают, советуют, сватают. Это выше человеческих сил, а впереди еще целый вечер. Скоро, после краткой передышки, чужие взгляды снова начнут раздевать ее и оценивать, словно какой-нибудь фрукт. Марине не привыкать. Ее с детства учили относиться к расспросам и поцелуям так, будто нет ничего приятнее, – как бы ни клокотало в груди. Вот только Марина уже не та, что раньше. Чужое внимание невыносимо, потому что жизнь превратилась в сплошное несчастье, и винить в этом некого, кроме себя. Марина предала семью, сбежала от них, а теперь отчаянно хочет вернуться.
«Берегись своих желаний».
Это один из мудрых и вдохновляющих принципов, которые она собирает с недавних пор; их уже сорок три – шесть на латыни, – но пользы от них никакой. Они не спасли от худшего в ее жизни выбора: Кум-Эбби, школы-пансиона. Марина захотела стать другим человеком, сбежать всего на два года, а теперь пожинает то, что посеяла.
Осталось пять триместров.
Марина сидит на краю широкой кровати Жужи, младшей из двоюродных бабушек и самой красивой – она спит на шелковых подушках, чтобы не было морщин. «Жужи скривилась бы, если б меня увидела», – думает Марина, вытирая нос и избегая смотреть на свое отражение в зеркале над туалетным столиком. Слезы уродуют, и, чтобы остановиться, она кусает пупырышки на внутренней стороне губы, чувствуя вкус отваги: кровь и железо. Пусть у нее нескладное тело и вездесущие веснушки, нужно быть смелой, несмотря ни на какие изъяны. В их семье женщины всегда были смелыми.
В гостиной (и столовой по совместительству) вечеринка в самом разгаре. Чего тут только нет: холодный суп из кислой вишни, куриный паприкаш, лапша в масле, голубцы, краснокочанная капуста, кисло-сладкий огуречный салат, холодный крумплишалата с корнишонами, шнитт-луком и горячим паприкаш крумпли с сосисками. Кто-то поймал последнего в Лондоне карпа (или окуня? или леща?), сделал из него (кажется, все-таки из «него») заливное с морковью, и надо же, несмотря на сомнительное происхождение – не озеро Балатон, а какой-то пруд неподалеку от Вейбриджа, – угощение, по общему мнению, вышло на славу. Розины сестры – непорочная Ильди и красавица Жужи – сияют, как ангелы сквозь туман. Тут и шницель, и паштет из гусиной печенки, и польская салями, и любимые Ильдины полочинта с начинками на любой вкус: грецкие орехи и ром, творожный сыр, изюм и лимон, и даже (если среди гостей вдруг найдется вегетарианец) шпинат с едва различимой ноткой бекона. Кто-то принес огромный, кольцом закрученный бычий язык, на вид ровно такой, как вы и боялись. А в темной кухне, в дымке розовато-желтого света из окна на общую лестницу, один-одинешенек на блюде чешского хрусталя ждет своего часа гвоздь вечера, кулинарный шедевр – «птичье молоко», iles flottantes[2] или мадартей – пышногрудый остров из сваренных в сахаре яичных белков, наполовину утопленный в море ванильного крема.
– Прекрасно! – восклицают гости: одно из редких понятных слов в непроницаемой стене разговора. Им приятно, что Ильди в свои восемьдесят два года готовит еду, которую они помнят: пропускает нокедли через машинку, рубит оленьи кости, растапливает масло. Ну не дивная ли семейка! Конечно, уже не те, что раньше, но, дорогуша, кто из нас тот? Марина, что ни говори, ужасно хорошо воспитана: такая уважительная, такая вежливая; недавно поступила в школу для английских аристократов – и кто знает, чем все обернется.
Среди гостей уйма кузенов с уменьшительными именами одно сумасбродней другого: Пуби, Гоби, Лоци. Один из них явился с супругой, которая зажала у окна Лору и учинила допрос.
– Дорогуша, – говорит она, – ты расскажи что-нибудь.
Лора, хотя и прожила тринадцать лет бок о бок с пожилыми венгерками, наблюдая за их повадками, как незадачливая Джейн Гудолл[3]; хотя и была когда-то замужем за сыном Рози; хотя и подарила ей единственную внучку, – но уменьшительного имени так и не получила. Венгерский дух не подхватишь, как насморк: сестры ввели их с Мариной в свой дом, окружили заботой, осы́пали поцелуями, но Лора так и осталась для них непонятной домашней зверушкой.
– Нет, правда, – говорит она. – Я ведь даже…
– Что ты делаешь?
– Простите?
– Про-фессионально го-воря. Ты знаешь, однажды я была директор музея? Очень большой музей в Чехо, – самодовольно сообщает кузенова жена, позвякивая браслетами на дряблом запястье. – А ты? Ты больше не сек-ретер у прекрасный доктор?
– Что? Ах, секретарь… Да, я там работаю.
Кузенова жена качает головой. Эта женщина в летах одета в блузку, безрукавку и брюки капри (Рози называет такие бирючками). У нее безукоризненная, хотя и слишком яркая губная помада, модные очки впол-лица и бронзовая копна волос; по сравнению с остальными внешность почти заурядная.
– И… – Она протягивает Лоре пачку розовых сигарет «Собрание». – Ты одинокая, да?
– Нет! – отвечает Лора, отступая на шаг.
– Жить с другими – удача, но одиночество. Я знаю это. – Обе женщины переводят взгляд на Лорино обручальное кольцо, давно потерявшее смысл.
– Я вовсе не…
– Конечно, сейчас Маринака ходит в школа…
– Да, но…
– Вечер, выходной. Что ты делаешь столько время? Учишь язык? Играешь инструмент?
– Я…
– Не говори, – театрально шепчет кузенова жена. – Ты имеешь бойфренд?
– Что? Нет, ничего подобного!
– Потому что, конечно, без Петер… да.
Лора ждала этого весь вечер. Когда вокруг столько венгров, непосредственных и безудержно любопытных, иначе и быть не могло. Бедняжке Рози они докучать не станут: исчезновение ее младшего сына Петера, который бросил жену и дочь, – не тема для всеобщего обсуждения. Зато учинить допрос Лоре – это по-честному.
– Ты слышала о нем опять?
– О Петере? Нет, конечно, нет. С тех пор как… ну, вы знаете, – с тех пор, как он прислал открытку…
– Да-да, я видела это. Ты не знаешь, где он живет столько годов, это ужасно. Ты много плакаешь, дорогуша, я тебя понимаю. – Кузенова жена ударяет себя по хрупкой груди. Лора не сомневается: уж кто-кто, а ее собеседница не один десяток лет счастлива в браке.
Вопросы сыплются один за другим. По крайней мере, не устает напоминать себе Лора, намерения у этих людей самые добрые. Когда она гостит в Кестонбридже – тихой камбрийской деревушке, куда тихий Лорин отец перебрался после кончины тихой Лориной матери, – соседи, которые знают их двадцать лет, даже здороваются с ней через силу. Здесь же ее принимают как дочь: непутевую, но родную. Не стоит пренебрегать людской добротой. С тех пор как Петер сбежал, а они с Мариной поселились в Вестминстер-корте, Рози и слышать не хотела о переезде, даже после того, как в квартиру перебрались ее сестры – Ильди, ограбленная в пригородном автобусе, и овдовевшая Жужи. Они делят с Лорой стол и кров. Все равно что расти в волчьей стае.
