И с удовлетворением отметила, как поползли вверх его брови. Он назвал меня хорошенькой, стучало у нее в голове.
— И ты действительно ходила на бал?
Ему это в самом деле интересно, или он спросил из вежливости? Поверил ли он в то, что мальчишки все время приглашают ее на свидания?
— Ходила, — ответила за нее Нана, обнимая Гвин за талию. Даже босиком Гвин была на два дюйма выше бабушки. — Правда, нам пришлось долго успокаивать дедушку, — добавила старушка.
Алек снова с улыбкой посмотрел на Гвин.
— Поппи по-прежнему чрезмерно строг?
— Я была, наверное, единственной девушкой на балу, которой было велено вернуться домой до полуночи, — сердито сказала Гвин, скрестив на груди руки.
То, что сделал Алек в ответ на ее слова, было просто возмутительным: он протянул руку и пощекотал ее под подбородком!
— Перестань дуться, Золушка ты наша. У тебя все еще впереди. Не спеши стать взрослой.
И не обращая больше на нее никакого внимания, он засунул руки в карманы брюк и вразвалку — да-да, именно вразвалку — направился к Мэгги. Прислонившись к буфетной стойке, он завел с экономкой увлеченную беседу о делах соседей и о том, что произошло здесь за то время, пока он отсутствовал.
Гвин продолжала стоять со скрещенными на груди руками. Она была готова убедить себя — хотя бы на мгновение — в том, что ненавидит Алека. В первый раз за всю свою сознательную жизнь она была не в состоянии разобраться в своих чувствах, не знала, как действовать, что предпринять. Да, ей звонят приятели. Не так часто, как можно было подумать со слов Мэгги. На самом деле она редко ходила на свидания. Одноклассники и даже старшеклассники в школе — они все еще такие дети. Грубые, неотесанные мальчишки.
Но теперь ей стало ясно и другое: Алек по-прежнему не воспринимает ее всерьез. Для него она — девчонка, школьница. Что-то вроде младшей сестры. Глупо было надеяться, что он когда-нибудь посмотрит на нее другими глазами.
Тут ее собственные глаза защипало от слез. Гвин резко повернулась и направилась к выходу. Но прежде чем успела выйти за дверь, бабушка схватила ее за руку.
— Куда ты? — спросила она негромким ласковым голосом.
— Пойду сниму это платье, Нана, — с усилием проговорила Гвин и откашлялась.
— Что с тобой, детка? — Взгляд карих глаз был удивительно теплым, полным доброты. Гвин всегда поражал этот контраст между бабушкой и дедушкой. Голубые глаза дедушки всегда смотрели холодно, неумолимо. — Нечего расстраиваться, — сказала бабушка и ласково потрепала внучку по щеке. — От судьбы не уйдешь.
И без дальнейших объяснений она вернулась к своим кухонным делам. Несколько секунд Гвин смотрела на добрую старушку, озадаченно сдвинув брови, и пыталась понять, что же та хотела сказать. Потом вдруг заметила, что за ней наблюдает Алек. Она вскинула взгляд — всего лишь на мгновение, но этого мгновения было достаточно, чтобы увидеть в его глазах растерянность.
Гвин снова повернулась и на этот раз действительно вышла из кухни, прошлепала босыми ногами через холл и затем пустилась бегом наверх, через три пролета устланной ковровой дорожкой лестницы в свою спальню в мансарде. Только оказавшись внутри и захлопнув за собой дверь, она дала волю слезам.
— Не бойся, Алек Уэйнрайт, — пробормотала она, вытирая кулаком слезы. — Я не собираюсь бегать за тобой, как щенок, который хочет, чтобы его приласкали. Нет, сэр. Эта леди, — она стукнула себя кулаком в грудь и едва не закашлялась, — не позволит ни одному мужчине стать предметом своей неразделенной любви.
Поймав свое отражение в старинном зеркале, Гвин подошла ближе. Уперев руки в угловатые бока, она принялась рассматривать свою по-мальчишечьи худощавую фигуру. Нет, сэр, повторила она про себя, шмыгнув носом. Пусть у меня нет груди, но зато у меня есть гордость.
Она и представить не могла, что он так изменился.
Пытаясь успокоить бьющееся сердце, Гвин остановилась в полутемном коридоре у задней двери, тихо стянула с рук перчатки и засунула их в карманы теплого стеганого жилета. Она радовалась тому, что он ее не видит. Пока не видит.
Алек был всего лишь в нескольких шагах от нее. Он стоял, облокотившись о регистрационную стойку, и был настолько увлечен телефонным разговором, что все еще не замечал ее пристального взгляда. Бледный свет, льющийся из окна, поблескивал на его густых, поразительно длинных — для него — волосах. Когда-то рыжие, за прошедшие годы они приобрели насыщенный каштановый цвет. Мягкий шерстяной свитер цвета вереска обрисовывал широкие плечи. Вся его фигура выглядела гораздо внушительнее, чем в ее воспоминаниях.
Она два года не была дома. И четыре года не виделась с Алеком. Все, что связывало их в эти годы, — открытки на Рождество и на дни рождения да несколько случайных телефонных звонков. И вот в одно мгновение четыре года превратились в четыре дня.
Гвин судорожно перебирала в уме подходящие фразы для того, чтобы начать разговор. А ведь она знала, что так и будет. Говорила себе, что ничего не поможет. Ей не надо было возвращаться. Никогда. Если бы существовало другое место, куда она могла бы поехать, она бы не вернулась.
И Алек — это только часть проблемы.
Вестибюль был пуст, впрочем, в этом не было ничего удивительного, учитывая, что осталась неделя до дня Благодарения. Тишину нарушали только отрывочные фразы телефонного разговора да потрескивание поленьев в камине. Свинцовое небо грозило снегопадом. Было не то чтобы холодно, но промозгло и сыро, особенно на ветру, который непрестанно дул с озер. Гвин знала, что постояльцев сейчас в гостинице нет. Впрочем, это было не совсем так — Мэгги упоминала о двух пожилых сестрах-близнецах, которые жили здесь уже третий месяц, причем за уменьшенную плату. У Гвин не хватило смелости сказать Мэгги, что это все-таки гостиница, а не пансионат.
Еще одна проблема, которую ей предстояло решить. Одна из многих проблем, подумала Гвин и тяжело вздохнула, оглядывая вестибюль, который когда-то был таким уютным. Неудивительно, что дела в гостинице идут столь плохо. Стены, в прошлом чистого кремового цвета, теперь выцвели до грязно-серого оттенка, какой бывает у воды, в которой мыли посуду. Несколько диванов и кресел с изношенной обивкой в тускло-коричневых тонах уныло жались друг к другу. Полдесятка расстеленных перед диванами восточных ковриков местами вытерлись до основы. Одно дело — антикварная мебель, и совсем другое — просто старье. Пока Гвин жила в гостинице, она не замечала этих признаков медленного повседневного обветшания. Но изменения, произошедшие за четыре года, буквально бросались в глаза. Еще немного — и это место придет в полный упадок.
