К тому моменту, как показались знакомые ворота стоянки для персонала, начал накрапывать дождь. Пришлось загонять байк под навес, с трудом вмещавший машины сотрудников. Место рюкзака в багажнике заняли перчатки, куртка и шлем.
— Славка, привет! Слышала новость? — раздался звучный голос акушерки послеродового отделения. Яркая, жизнерадостная и всегда в курсе всех событий молодая женщина в этот момент выбиралась из машины. Дежурить с ней в одну смену было одним удовольствием.
— Привет! Ещё не слышала. Меня лишили отпуска? — хмыкнула Слава, закрывая багажник. По счастью в роддоме к её средству передвижения относились без особых эмоций. Ещё и по этой причине хотелось работать круглосуточно.
— Ну, конечно. Помечтай. Нас закрывают на «мойку» через неделю.
— Нет, — со злостью протянула Слава. Вот чего ей не хотелось, так это лишиться ночных дежурств, единственного средства от бессонницы.
— Да-а. Распоряжение нового главврача. Так что светит тебе отпуск на неделю раньше, если ты, конечно, не хочешь драить роддом.
— Выскреби мне мозг кюреткой.
— Тебе и без меня выскребут…
Так и случилось. Не успела Слава переодеться и войти в отделение, как тут же поняла, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Вместо педиатра и медсестры на маленьком пятачке перед боксами собралась весомая компания во главе с заведующим отделением. Громкие жаркие разговоры напоминали стихийный митинг.
— Привет, — шепнула Слава, прошмыгнув вдоль стены к своей коллеге, у которой собиралась принять смену. — Что почём? Кого колесуют?
— Тебе понравится. Ирку в очередной раз увольняют, — едва слышно сообщила сонная черноволосая девушка в коротеньком халате, указывая на женщину средних лет с понуро поникшей головой.
— За что?
— Догадайся. На неё очередную жалобу накатали.
— Опять орала?
— Угу, сначала детей перепутала, потом…
— Не продолжай. Похоже, нас всех опять лишат премии. Коллективный разум, — вздохнула Слава. Ей было жаль непутёвую Ирку, которая ничего не могла поделать со своим склочным характером и наплевательским отношением к работе. Сколько раз уже страдало всё отделение, не сосчитать. Ровно столько же раз её увольняли, а потом давали последний шанс. — Сколько детей?
— Шестнадцать. Пойдём, потихоньку сдам смену. Спать хочу до жути. Всю ночь поступали. Да ещё Ирка, зараза. Лучше одной работать…
День закрутился. Когда страсти по Ирке улеглись, всё вошло в привычное русло. Слава окунулась в пучину кормлений, ухода, назначений, как в штормящее море, с головой. Так было всегда, с самого первого дня, когда выпускница медицинского колледжа впервые переступила порог роддома в качестве сотрудника. Её направили на передовую — в «Травму». Туда всегда посылали необстрелянных воробьёв, юных, энергичных, способных проводить на ногах двадцать четыре часа. Спустя пять-шесть лет они дослуживались до более спокойной «Физиологии», где вся забота — уход за новорожденными. Своё первое боевое крещение девушка запомнила на всю жизнь. То, чему учили добрых три года, вылетело из головы за три секунды, потому что реальность оказалась пугающе нереальной. До чего страшно было покормить ребёнка через зонд. Постоянно казалось, что тонкая гибкая трубочка попадала не в пищевод, а в дыхательные пути. Руки тряслись, малыш яростно сопротивлялся насилию, издавая душераздирающие звуки. К тому времени, когда положенные десять граммов попадали в желудок, у Славы отнималась спина, и струился пот, а рядом надрывались в кроватках и кувезах голодные дети, и кое-кому из них приходилось туго с новой медсестрой. И если бы дело ограничилось кормлением. После училища, где всё постигалось на муляжах и манекенах, издеваться над живыми крошечными созданиями было страшно. Как всё легко получалось у опытных медсестёр! Раз-два и готово. Особенно пеленать. Для Славы уход за детьми превратился в ад. Распашонки не хотели налезать на ручки, ноги выскакивали из пелёнки, жуткие крики разрывали барабанные перепонки, а всё потому, что ребёнок в отличие от куклы имел обыкновение двигаться, как бабочка, быстро и по хаотичной траектории. В результате в конверте оказывалось нечто безобразное, похожее на комок. И это всё сущие цветочки в сравнение с выполнением назначений врача. Славе постоянно мерещилось, что ампулы чудесным образом менялись местами, хотя она сто раз перечитывала название препарата, инфузор сам выбирал себе скорость, а кислород то и дело кончался. Когда первые рабочие сутки подошли к концу, у девушки возникло только одно желание — уволиться. Оглохшая от криков, нервная от страха, уставшая после бессонной ночи, она еле волочила ноги до дома, где её ждала бабушка. Рыдая и взахлёб рассказывая о кошмаре под названием «Травма», Слава клялась, что больше никогда не переступит порог роддома ни в каком качестве, а спустя три дня неслась на работу. Опыт приходил быстро. Мысли об увольнении остались далеко позади. Жизнь продолжалась, тесно переплетясь с новорожденными, их мамами и бесконечным стрессом. Даже своего будущего мужа Слава встретила в роддоме. Он пришёл на выписку вместе с другом, у которого родилась дочь, и, не стесняясь, начал флиртовать с молоденькой огневолосой медсестрой, которая вынесла кружевной конвертик с малышкой и перепутала, кто из мужчин отец.
— Это мне? — хохоча, воскликнул он, принимая бесценную ношу. — Слышь, братан, правда вылезла наружу. Это моя дочь.
— Так и знал, — поддержал шутку настоящий отец и забрал своё сокровище, а Слава покраснела до кончиков ушей. — Ты спроси её, может, там ещё есть дочки.
— Девушка, у вас есть свободные дочки? — спросил насмешник. Он был очарователен, как змей-искуситель. Высокий, черноволосый, с орлиным носом, цепким взглядом и роскошной улыбкой.
— Нет. Все заняты, — улыбнулась Слава, стесняясь смотреть ему в глаза.
— А если поискать? Меня зовут Егор.
— Увы, вам не повезло, Егор…
Он ушёл, помахав на прощанье рукой, а на следующее утро уже ждал Славу на стоянке перед роддомом, прогуливаясь вокруг мотоцикла. Тогда от любви оба потеряли разум. Им не хотелось расставаться ни на минуту. Егор ворвался в жизнь девушки стремительным вихрем, открыв ей новый мир — шумный, бешеный, яркий. Спустя месяц после знакомства, они подали заявление в ЗАГС. Родители пребывали в шоке от скорости, с которой развивались отношения, но противиться не стали, потому что видели, какие искры высекала любовь. Семейная жизнь оказалась такой же стремительно короткой. Нелепая смерть Егора перекрыла кислород. Слава жила на автопилоте, включая сознание на работе, хотя и там считали, что от неё осталась лишь оболочка без эмоций и чувств. С обязанностями она справлялась выше всяких похвал, и это пугало. Никто не хотел с ней дежурить в паре.
— Гордеевой никто не нужен, — в своё оправдание говорили медсёстры.
Врачи соглашались, но видели в её неутомимости сплошные плюсы, потому что Слава успевала всё. Лишь с одним педиатром у неё не клеились дежурства. Это была какая-то зловещая мистификация изначально. Как только Татьяна Петровна заступала на дежурство вместе со Славой, обязательно случалось что-нибудь из ряда вон: то зашкаливало число трудных родов, в результате которых всех новорожденных отправляли в «Травму», то умирали дети, то рождались малыши с пороками, о которых иные медсёстры знали отдалённо. Именно дежуря с Татьяной Петровной, Слава впервые увидела смерть и ощутила бессилие. Они сделали всё, что могли, реанимировали по времени дольше положенного, понимая последствия, но девочка не выжила. Врач констатировала смерть, а на долю Славы выпала ужасная миссия — отнести тело в холодильную камеру. Время шло, а девушка всё смотрела на кувез и не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Откуда ни возьмись, появился мешок из рыжей клеёнки, кто-то толкнул в плечо, предлагая поторапливаться. Вздрогнув, Слава опустила переднюю прозрачную панель кувеза, подсунула руки под ещё тёплое тельце и перестала дышать. Ей всё казалось, что вот-вот почувствует, как бьётся жизнь в чудесной маленькой девочке с невероятно нежной кожей, откроются глазки, раздастся крик. Ничего не происходило. Руки дрожали. Она не помнила, как уложила ребёнка в мешок, как перевязала бинтом с биркой, как несла до лифта, прижимая к груди. Весь путь до цоколя Слава хлюпала носом и обливалась слезами. Страшнее всего, оказалось, оставить малышку в холодной темноте. Крик не хотел вырываться наружу. Он шумел в голове и груди, разрывая на части. После этого дежурства появилась чёрная примета: дежуришь с Татьяной Петровной, жди неприятности. Сколько бы раз врач и медсестра не пересекались, всегда случалось нечто непоправимое.
