учебная неделя после зимних каникул, и я почти с удовольствием отметил, что еда в столовой осталась все такой же дерьмовой. Если в моей жизни и было что-то, что мне действительно нравилось, так это постоянство.
– Говори что хочешь, но на этих выходных ты обязан напиться – это ведь день рождения Ланса. Мы все должны почтить его память.
Я почувствовал, как от ее слов во мне начало разгораться злобное пламя. Она произнесла имя Ланса так, словно ей было не все равно, но единственной причиной было ее желание залезть мне в душу. Уколоть меня. Сделать из меня монстра, которого ей не хватало. Ей казалось, что она может использовать меня в качестве пластыря для своих шрамов, но только в те моменты, когда мои собственные раны свежи и открыты.
Со смерти Ланса прошло чуть меньше года.
Тем не менее мне казалось, что это было вчера.
Я стиснул зубы.
– Не дави на меня, Моника.
– Это почему? Давить на твои рычаги – мое любимое занятие.
– А куда подевались все твои старые папики? Может, лучше займешься ими?
Я тяжело выдохнул, в то время как Моника одарила меня злобной улыбкой. Ей нравилось, когда я упоминал о ее связях со взрослыми мужчинами. Таким образом она пыталась преподать мне урок. Наказать за то, что я ее не хотел. Она спала с каким-нибудь парнем постарше и рассказывала об этом мне.
К сожалению, ее план был идиотским – мне было все равно.
Не считая того, что иногда я жалел Монику из-за отсутствия у нее чувства собственного достоинства.
Моника – классический пример богатой девочки, у которой возникли проблемы в отношениях с отцом. Тот факт, что ее отец полный козел, никак не улучшал ее положение. Когда Моника рассказала ему о том, что один из его деловых партнеров домогался ее во время вечеринки, отец назвал ее лгуньей. Я знал, что она говорила правду – в тот вечер я видел, как она рыдала, закрывшись в своей спальне. Человек не может так плакать, когда ничего не случилось. Оказалось, что это был не первый случай домогательств со стороны партнеров ее отца, но всякий раз, когда она обращалась к нему по этому поводу, он называл ее истеричкой, ищущей внимания.
Поэтому она и стала такой.
Она требовала внимания от мужчин, которые, как утверждал ее папа, никогда ей не интересовались. У нее были ужасные отношения с отцом, поэтому она спала с мужчинами его возраста. Она даже называла их папочками в постели, что совершенно точно нельзя считать нормой.
Однажды она назвала папочкой и меня – я тут же перестал ее трахать. Я не хотел кормить ее демонов, я хотел забыть о своих собственных хотя бы на некоторое время.
Честно говоря, я был рад, что между нами больше ничего нет.
Моника прижала язык к щеке и приподняла бровь.
– Что? Ты ревнуешь?
Она отчаянно этого хотела.
Я не ревновал.
– Моника, ты же знаешь, что мы не вместе, да? Ты можешь делать все что хочешь и с кем хочешь. Мы не пара.
Я хорошо умел объяснять девушкам, что между нами происходит, или, точнее, чего между нами не происходит. Я не вводил их в заблуждение мыслью о том, что у нас получится что-то серьезное, – я сам никогда этого не хотел. В моей голове было слишком много свободного пространства, и я знал, что не способен на настоящие отношения. У меня не было сил быть чьей-то второй половиной – я мог быть только приятелем для секса.
Честно говоря, я бы даже не назвал себя «приятелем». Я не был для них другом – и никогда им не стал бы.
Моника подмигнула мне так, словно я был котом, а она – мышью, которую я пытался поймать. Я винил себя. Худшее, что может сделать сломленный человек, – переспать с другим сломленным человеком. В десяти случаях из десяти это оборачивается катастрофой.
Моника вытащила свой мобильник и начала безостановочно писать сообщения, параллельно болтая о какой-то ерунде. Она говорила о других людях и о том, какие они уродливые, глупые и бедные. Какой бы привлекательной она ни была, Моника являлась одним из самых омерзительных людей, которых я когда-либо встречал.
Но не мне судить. Принимая наркотики, я становился еще большим козлом, чем обычно. Как выяснилось, пока человек под кайфом, его уровень сострадания к окружающим крайне низок. Я сказал и сделал много дерьма – и я был уверен, что однажды карма меня настигнет.
– Ходят слухи, что в субботу у тебя дома намечается вечеринка, – сказал Грейсон, подходя к столу в компании Хэнка и Эрика.
Слава богу. Сидеть наедине с Моникой было кошмаром.
– Ты о чем? – спросил я.
Он помахал телефоном, показывая мне сообщение от Моники. Осознание пришло ко мне. Я был уверен, что аналогичное сообщение было отправлено множеству других людей, и все они собирались прийти ко мне домой на вечеринку. Итак, о чудо – выяснилось, что я устраиваю вечеринку.
С днем рождения, Ланс.
Я слегка отвернулся от Моники и прошептал Грейсону, широко раскрыв глаза:
– Чувак. Она чокнутая.
Он рассмеялся и провел рукой по своим темно-русым волосам.
– Ненавижу фразу «я же говорил…», но… – он замолчал и хихикнул.
С самого первого дня Грейсон предупреждал, что спать с Моникой – плохая идея, но я его не слушал. Я был одним из тех, кто не думает о последствиях. И это быстро сыграло со мной злую шутку.
Моника похлопала меня по спине.
– Эй, я схожу в туалет. Присмотри за моими вещами.
Я пожал плечами, не желая с ней разговаривать. Это было почти так же утомительно, как домашняя работа. Я бы с удовольствием предпочел общению с Моникой математические уравнения, но выбора у меня не было.
Когда Моника выходила из столовой, вошла Шей, и мне показалось, что все мои внутренности свернулись в узел. Уже год этот узел образовывался в моем животе всякий раз, когда я видел Шей Гейбл. Я не знал, что именно означало это чувство и имело ли оно хоть какое-то значение, но, черт возьми, это чувство все-таки было.
Наверное, это газы, говорил я себе.
Я ненавидел Шей Гейбл.
Это я знал наверняка.
Я знал ее уже много лет. Она была на год младше меня, а ее бабушка была нашей домработницей и иногда приводила с собой Шей – когда ее родители не могли за ней присматривать.
С первого дня нам не удалось найти общий язык. Знаете,
