волосы – иногда каштановые, иногда светлые, – гладкая оливковая кожа, босые ноги и все остальное, что было для меня запретно.
Огонь в моей груди разгорелся еще жарче, стало тяжело дышать. Обычно боль действовала на меня как наркотик, но когда речь шла о Джианне Руссо – простите, Марино, – боль становилась похмельем. Тошнотворным. Отвратительно горьким.
Я ответил сквозь стиснутые зубы:
– Тогда я его упорядочиваю. – Поднявшись на ноги, я застегнул пиджак и направился к двери.
– Но что, если случай запущенный? – надавила она, вскакивая на ноги и сжимая мое дело в руках.
Я остановился, держась одной рукой за дверную ручку, и бросил взгляд на запястье, где под манжетой рубашки скрывалась резинка для волос.
Внутренний голос призывал ответить язвительно.
– Вот тогда, Саша, я становлюсь одержим.
Джианна
21 год
Декабрь 2012
Я нашла свое счастье в свернутой долларовой купюре и белом порошке.
Иногда они приносили мне эйфорию – такую эйфорию, от которой бурлит кровь в венах, сердце колотится быстрее и весь мир падает к твоим ногам. Как после секса, только без чувства пустоты.
А иногда они были лишь инструментом. Одна дорожка – и все неурядицы, каждый синяк, стирались из памяти. Всего одна дорожка – и я становилась свободной.
Порой это заканчивалось резким порывом воздуха и скрипом захлопывающейся передо мной металлической двери.
Эхо рикошетом отскочило от стен и ударило по барабанным перепонкам как пинбольный шарик. Я сглотнула, услышав, как закрылся засов.
Шагнув вперед, я схватилась за железные прутья.
– Мне же положен один звонок, правда?
Полицейская, латиноамериканка лет двадцати с чем-то, положила руки на пояс и, нахмурив темные брови, окинула меня взглядом.
– Сегодня не твой день, принцесса. Если мне придется смотреть на это отвратительное платье, – она кивнула на мое красное, восхитительно кружевное платье от «МакКвин», – еще хоть минуту, у меня голова будет раскалываться до конца смены.
Я попыталась прикусить язык, но не успела.
– Можешь сколько угодно винить в этом мое платье, но мы обе знаем, что башка у тебя будет трещать из-за старческого пучка на твоей макушке, cogliona.
Прищурившись, она шагнула в мою сторону.
– Как ты меня назвала?
– Воу, – вмешалась другая полицейская, положив руку на плечо коллеги. – Мартинез, пойдем.
Латина враждебно посмотрела на меня, а потом удалилась вместе с напарницей.
Я развернулась, уже готовая начать метаться от стенки к стенке, но обнаружила, что в камере не одна. Рыжая проститутка, давно уже не в расцвете сил, сидела в углу и наблюдала за мной сквозь слипшиеся от туши ресницы. Ее тональник был на несколько тонов темнее бледной кожи, а сетчатые колготки в дырках.
– Они не забрали твою обувь.
Я взглянула на свои красные туфли от «Джимми Чу».
– Красивые, – сказала она, отколупывая лак с ногтей.
Посмотрев на ее голые ноги, я вздохнула и села на лавку рядом с ней.
Они не забрали мою обувь, потому что мне не грозило остаться в камере надолго. Вне всяких сомнений, уже через несколько минут за мной должна была прийти какая-нибудь важная шишка в костюме не по размеру, чтобы отвести меня куда-нибудь, где есть диван и кофе – чтобы там, в комфорте, я разговорилась и вывалила им все секреты «Коза Ностра».
«Позорище».
«Ничтожество».
«Как тебя любить такую?»
Я пожевала нижнюю губу, чувствуя, как в груди зарождается тревога.
– Сколько стоили? – спросила моя соседка, и в тот же момент в конце коридора хлопнула дверь. От эха этого звука волоски на моих руках встали дыбом.
Я услышала его раньше, чем увидела.
И сразу поняла, что за мной прислали федерала.
Профессиональный и безразличный голос с неуловимой ноткой в каждом слове, острый и жесткий, словно тайный грех, который держат запертым глубоко в душе.
Его следующее слово – Джианна – скользнуло по моей шее словно прикосновение стальных крыльев к чувствительной коже. Я стерла это ощущение рукой, перекинув волосы через плечо.
– Думаю, неприлично много, – наконец ответила я, звуча так, словно забыла, как дышать.
Проститутка кивнула, как будто ей что-то стало понятнее.
Она была очень красива – несмотря на макияж, помутневшие от злоупотребления наркотиками глаза и годы обслуживания, конечно же, самых лучших мужчин Нью-Йорка.
Родственная душа, иначе и не назвать.
Голос федерала снова донесся до моих ушей, на этот раз ближе; он разговаривал с Мартинез. Шум в других камерах мешал, но я слышала, как смягчился ее голос, как дали о себе знать латинские корни в ее произношении.
Я закатила глаза. Служебный роман.
«Как это мило».
Впрочем, непохоже, что он купился. Я кожей чувствовала его незаинтересованность, слышала холод в его голосе.
Меня пробрала дрожь.
Господи Боже, он всего лишь федерал. Меня с рождения окружали мафиози.
Я откинулась назад с безразличием, от которого на самом деле была далека, и накрутила на палец прядь темных волос.
Помещение стало меньше, стены вокруг меня начали смыкаться, как и много раз до этого.
Я медленно вдохнула. Выдохнула.
Повернула голову и выглянула.
Мартинез стояла в коридоре и смотрела в спину направлявшегося ко мне федерала с чистейшим и безответным обожанием во взгляде.
Наверное, все мы в каком-то смысле родственные души.
Металлические прутья разделяли его силуэт, пока он шел мимо других камер, не удостаивая их взглядом. Непринужденная походка, расправленные плечи, расслабленные руки – все его естество излучало уверенность в себе и сулило сплошное разрушение, словно кирпичи, цемент и женские сердца превращались в пепел по одной его прихоти.
Он поднял глаза и поймал мой взгляд своим, тяжелым и бесстрастным, словно смотрел сквозь меня.
Мое сердце заледенело в груди.
Мы смотрели друг на друга всего секунду, но момент растянулся как в замедленной съемке и выбил весь воздух из моих легких. Я скрестила ноги, обнажив бедра. Чувство безопасности окутало меня теплым одеялом. Пока мужчины смотрят на мое тело, они никогда не увидят то, что кроется в моем взгляде.
И все равно, дойдя до моей камеры, первым делом он заглянул мне в глаза. Бессердечные. Наглые. Синие. Его взгляд обжигал, как если бы я стояла в жаркий летний день перед открытой дверцей холодильника, когда холодный воздух сталкивается с горячим и становится облачками пара.
Он стоял перед запертой дверью, и я кожей чувствовала исходящую от него опасность даже с расстояния нескольких метров. Не оставалось никаких сомнений, что на самом деле дверь запирала его, а не меня.
Тусклый коридорный свет мерцал над его головой.
Темные волосы, явно рукой мастера, были коротко
