— Мышонок, — обратился я к дочери, — Слушай, а ты могла бы за этим дядей понаблюдать?
Дина нахмурилась:
— Понаблюдать?
— Нуу, — я бросил расплывчато, — Послушать, что он говорит твоей маме.
Дочка хмыкнула:
— А зачем?
— Ну, — повторил я, — Вдруг он обижает её?
— Нет, — ответила Дина, — Дядя Эльдар хороший! Он нам яблок принёс.
Я сжал кулаки и медленно выдохнул. В этот момент позабыв обо всём.
— Значит, всё-таки, дядя Эльдар?
— Ага, — беззаботно ответила дочка, — Но ты не волнуйся! Я никогда не стану звать папой никого, кроме тебя.
Я откинулся на спинку дивана, уставил взгляд в потолок. Нащупал им выемку. След от бутылочной пробки. На новый год как-то раз открывали шампанское… С тех пор Настя гнала меня вместе с бутылкой во двор.
Я вспоминаю объятия. Снова и снова! И голос, простой и знакомый:
— Возьми, — как будто не жалко.
Но я не смогу, не посмею…
«А у тебя разве есть выбор?», — забавляется разум. Да, верно! Выбора нет. Но я что-то придумаю! Зачем я сказал ей, ума не приложу? Неужели хотел вызвать жалость. Вот, мол, смотри, я наказан. Наказан! Так может, хоть ты наконец-то простишь?
Динка вбежала на запах. И встала в дверях, наблюдая объятия. Настя отпрянула тут же! Смутилась. Я отвернулся к окну, вытирая лицо. Не хватало предстать перед дочерью в плачущем виде.
— А что это вы тут делаете? — спросила она и залезла с ногами на стул.
— А… чай пьём, — возвращая себе легкомыслие, бросила Настя.
— Без меня? — возмутилась Диана.
Настя вздохнула:
— Куда же без тебя?
Я до сих пор ощущаю на губах лёгкий привкус парфюма. От неё пахло жаром и свежестью одновременно. Выпечкой, домом, теплом…
Терпение на исходе, и я беззвучно стонаю, вжимаясь затылком в сиденье машины. Я до последнего думал: «развод — это блажь». Что Настя не сможет вот так отказаться от жизни, от нашей семьи.
Эта измена была просто поводом! Не будь её, повод нашёлся бы всё равно? Никогда не забуду, с каким наслаждением она сунула мне эту чёртову папку. Как будто хотела развода. Ждала, когда сможет расстаться со мной.
Мне до сих пор кажется, что я убью любого, кто посмеет приблизиться к ней. Но зачем? Ведь она не моя! Но в ладонях свербит, и мне с трудом удаётся взять себя в руки.
Телефон загорается снова. Снова звонок от отца. Он никогда не звонит по два раза. Я с беспокойством беру.
— Да! — бросаю обрывисто.
— Илья, — произносит отец, — Я обо всём договорился! Но это не ради тебя. Ради внука.
До меня не сразу доходит, что он имеет ввиду:
— О чём договорился?
— Об операции, — сурово бросает родитель, — Если первая пройдёт успешно, то вторую сделают здесь же.
— Но… разве в Грузии есть клиники…? — пытаюсь противиться.
— Причём здесь Грузия? Я про Израиль! — заявляет отец, — Связи мои выходят далеко за пределы родной страны. Хотя, и здесь есть доктора наивысшей квалификации!
Я соглашаюсь:
— Конечно.
— Один из таких, — продолжает отец, — Уехал отсюда в Израиль. Но я не сержусь на него. Мне ли сердиться? Чьи сыновья разлетелись по чужим странам?
Он замолкает, а затем говорит:
— Но это не меняет моего отношения к тому, что ты натворил.
Я жмурюсь от яркого света. От того, каким ярким становится свет!
И, возможно, впервые за всю свою жизнь, отвечаю ему:
— Я люблю тебя, папа.
О стекло бьются белые хлопья. Зима! Первая, порознь. Смотрю на свой дом на другом конце улицы. Украшенный яркой гирляндой. Раньше я вешал её вместе с сыном. А теперь? Кто помогает ему это сделать?
Оставаться на месте нельзя. Иначе я долго не выйду из ступора. И я отъезжаю, врезаясь колёсами в рыхлый дорожный настил.
[1] Сулели — в пер. с груз. дурак, глупец.
Глава 2. Настя
За окном вечереет. Ночи зимой длинные. И это мне на руку! Витя теперь закрывает свой сервис чуть раньше. Потому, что он знает, что на ночь я не останусь. Поначалу считал, что я замужем. Но я однажды рискнула ему рассказать! Что в разводе, и что у меня есть двое детей.
Он воспринял не просто стоически. Он был рад!
— Я всегда мечтал о семье. Настоящей семье, — поделился со мной наболевшим.
— У тебя ещё есть шанс обзавестись ею, — брякнула я, имея ввиду его собственный шанс. Стать отцом, чьим-то мужем.
Но Витя воспринял по-своему. Глаза загорелись в вечерней прохладе каморки.
— Правда, есть? — повторил он с надеждой.
И мне ничего не осталось, как тихо кивнуть и прижаться к нему своим жарким расслабленным телом…
Единственный яркий фонарь освещает парковку у сервиса. Там написано «Только для клиентов». Но ведь я же клиент? И мой красный Фиат, чуть присыпанный снегом, стоит одинокий и ждущий.
Витина старая Хонда сломалась. Он и есть настоящий сапожник! У которого нет сапог. Чужие он с лёгкостью чинит, а на свои времени нет. И потому Витя ходит пешком.
Смешной он! Наивный. И в этой наивности есть что-то детское. И я в который раз думаю, уж не сглупила ли?
«Не сглупила», — твердят его руки. Лаская меня, не по-детски. Совсем по-мужски! И губы, сухие горячие, жмутся к чувствительной впадинке на сгибе локтя.
— А Деня хочет машины чинить, представляешь? — говорю я зачем-то.
И чувствую, как замирает рука у меня на плече.
— Хорошее дело, — отзывается Витя, — И прибыльное! Мастера на вес золота. Это я тебе, как специалист по подбору кадров, говорю. Найти хорошего мастера — это как алмаз отыскать в груде камней.
— Его отец так не думает, — произношу с сожалением.
С тех пор, как я приоткрылась ему, стало чуть легче. И теперь я могу говорить, не таясь.
— А кто он, твой бывший? — интересуется Витя, впервые за всё это время.
— Директор ЗАО «Картон-Полиграф», — я вздыхаю. Когда-то давно эту фразу я произносила с гордостью.
Витя какое-то время молчит, а потом обнимает меня ещё крепче.
— Дурак, вот он кто, — говорит, накрывая меня своей тяжестью.
— Почему дурак? — вопрошаю игриво. Удивляясь, что могу вот так преспокойно, говорить об Илье, пребывая в объятиях Вити.
— Потому, что тебя упустил, — шепчет мой пылкий, мой юный любовник.
И там, внизу, где наши тела жмутся друг к другу, я ощущаю, как он напряжён. Словно беседа о бывшем его завела.
— А если бы я была замужем? — я верчусь, не давая ему разомкнуть свои бёдра.
— И? — ему удаётся, и палец уже между ног. Или… это не палец.
— Ты бы спал с замужней? — упираюсь ладонями в грудь, — Может, тебе не впервой?
Меня накрывает какая-то ревность. Чувство, что кроме меня, на этом скрипучем диванчике он отымел сотню разных автовладелиц.
— Такое со мною впервые, — шепчет он, не давая мне выползти. Не давая его оттолкнуть!
Я извиваюсь, пока его хваткие пальцы ни ловят запястья. Вжимают в подушку с обеих сторон от лица.
— Будешь послушной девочкой? — шепчет он и сверкает глазами. Так близко, что я выдыхаю:
— А если не буду?
Он делает ловкий захват и прижимается пахом ко мне, обездвиженной и обнажённой. И от «твёрдости» этих объятий из груди вырывается стон.
— Тогда мне придётся тебя изнасиловать, — слышу вполуха. А внизу, между тем, ощущаю толчок…
— Ааах, — позволяю проникнуть в себя, расслабляюсь.
Губы Виктора в то же мгновение приникают в ответном порыве. Он движется точно, уверенно. Меняет ритмичность, попутно лаская губами доступные шею, ключицы и грудь…
Всё изумительно! Только вот скрип. Что звучит так тоскливо и жалобно! Точно кошечку тянут за хвост. Решаю молчать. А в следующий раз предложу включить музыку. У него же есть ноут? Если своей не найдётся, то я поделюсь! Принесу «романтик» из любимых…
И в тот же момент меня осеняет! Ведь у нас могут быть разные вкусы? Когда мне было 17, то Виктору 7. И хиты моей собственной юности для него — прошлый век. Вот, умора!
С этой мыслью я чувствую выплеск. И тут же пытаюсь изгнать его прочь.
