больше не собираюсь вступать в переговоры с наяривающим мне козлом.
В конце концов, если он не в состоянии отличить фотографии своей покойной жены от моих — это его проблемы. Мои эсэмэмщики утверждают, что люди охотнее ведутся на рекламу, когда видят, что за человек стоит за представленным продуктом. Вот я себя и показываю. Благо, без ложной скромности, показать есть что. Когда мудак с десятимиллионной аудиторией стоял в очереди за стероидами, я стояла в очереди за красотой.
Парковка у кондитерской сплошь заставлена. Видно, после праздника Первого сентября многие родители решили побаловать себя и своих детей вкусненьким. Самой приходится припарковаться во дворах. Захожу через черный ход. Заглядываю в цех. И убедившись, что там все идет как надо, плетусь в каморку, в шутку именуемую среди сотрудников офисом.
На самом деле гораздо больше я люблю творить. Создавать новые рецепты, что-то пробовать, добавлять, сочетать, казалось бы, несочетаемое… Но пока я не нашла толкового управленца, приходится тащить на себе самую муторную и неинтересную часть работы. С головой ухожу в программу учета, но краем сознания нет-нет да и вспоминаю о том, как было хорошо, когда я пекла свои тортики дома. Очень я скучаю по тому времени. Славные были денечки.
Предвкушение того, что скоро я закончу с формальностями и убегу на производство, несколько поднимает настроение. Вот только откорректирую следующую поставку, и… Свет в каморке гаснет прежде, чем я успеваю рассмотреть, кто ко мне вломился. Я вскакиваю и тут же оказываюсь прижатой к прохладной стене щекой.
— Ну что, попалась? — ухо обжигает чье-то тяжелое дыхание. И я… я цепенею. Цепенею до того, что не могу ни пошевелиться, ни сказать хоть что-нибудь внятное. Перед глазами темнеет, прошлое накладывается на настоящее и проступает отчетливым контуром. Воздуха нет. Хотя в этот раз никто меня вроде не душит.
— Эй! Ты что, язык проглотила? А в переписке такой смелой была.
Я все-таки выныриваю из смыкающегося над головой кошмара и делаю один-единственный вдох. Воздух врывается в легкие с хрипом и бульканьем. В груди огненным цветком распускается боль. Будто сквозь вату слышу, как в дверь стучатся.
— Да что с тобой? Ничего я тебе не сделаю. Только фотки удали. Я же нормально просил.
Одновременно с тем, как до меня доходит сказанное, дверь таки открывается, и включается свет.
— Сара? У тебя все в порядке? — Слышу голос Анечки — моей лучшей баристы. Не оборачиваясь, не хочу, чтобы кто-либо видел меня настолько испуганной, трясу головой.
— П-принеси мне в-воды. П-пожалуйста. Хотя нет! Не уходи… — каким-то чудом нахожу в себе силы оторваться от стены и обернуться. Физиономию напавшей на меня стероидной гориллы надо видеть! Стоит, челюсть на полу. Что? Привидение увидел? Всхлипываю, как ребенок, и, скрестив на груди руки, крепко-крепко обнимаю себя.
— Может, вызвать полицию?
— Нет. Не надо. Мужчина уже уходит. Да? — мой голос все еще дрожит, и сказанное звучит совсем не так, как мне бы того хотелось, но что уж? Я и правда очень напугана. Все внутри колотится. Каждая, блин, клеточка.
— Я… Черт. Охренеть.
— Дверь там! — выпячиваю вперед подбородок в надежде, что тестостероновый псих не заметит, как у меня дрожат губы.
— Офигеть, — будто меня не слыша, повторяет он. И вместо того, чтобы уйти, как было бы сейчас правильно, подходит ближе, поднимает свою лапищу (рукой это вряд ли можно назвать) и касается моей щеки. — О-фи-геть… Ты какую-то пластику сделала? Или… Как?
Я резко дергаю головой, стряхивая с себя его пальцы.
— Я все-таки вызову ментов, — угрожает Анечка. На первый взгляд — отличный план. Угрозы в моем телефоне наверняка потянули бы на какую-нибудь статью. Но мать не зря говорит, что я жалостливая дура. Да и наши гости вряд ли обрадуются приезду ментов, а в зале — впервые со дня открытия — полная посадка.
— Послушайте, вам и правда лучше уйти.
— Ага. Ну, то есть… Мои претензии к тебе, выходит, полная хрень, да?
Поскольку стоящий передо мной мужик действительно тупой как валенок, даже обижаться на него не получается. Это, знаете ли, негуманно.
— Ну, а я о чем? — киваю, с трудом выдавив из себя улыбку.
— Я думал, ты правда как-то прифотошопила лицо Мадины, а это твое, выходит… Озвереть.
Если он и дальше будет так туго соображать, у меня посыплется к чертям все расписание. Проявляя не абы какое терпение, я с ласковой улыбкой, припасенной обычно для своих самых капризных клиентов, уточняю:
— Сергей, да?
— Ага. Сергей. Бекетов.
— Ну вот, Сергей. Теперь вы в курсе, что я не покушалась ни на фото вашей покойной жены, ни на память о ней. Надеюсь, теперь-то конфликт исчерпан?
— Сто пудов. Я… Хрень какая-то. Вообще не представлял, что так бывает. Одно лицо просто… Хотя ты вроде губы не делала?
Взгляд бедолаги соскальзывает на мою грудь. Что? Он и там пытается отыскать следы пластики? Так нет ее. Мамочки! Он реально очень тупой. Может, зря я Даву отдала на кикбоксинг? Не дай бог, ему вот так отобьют башку. Даже десять миллионов подписчиков того не стоят. Серьезно.
— Вы правы. Я вообще ничего со своей внешностью не делала. Такая родилась. У вас больше нет вопросов? Я правда очень занята.
Наверное, глупо продолжать обращаться к нему на вы, когда он мне тыкает, но я не могу удержаться от сарказма. Смысл до него все равно вряд ли дойдет. Так что…
— Вопросов нет. Только извинения. Не хотел тебя напугать. Точнее, хотел, но не тебя… Черт. Дерьмово получилось.
Не то слово. Терпеть не могу агрессивных мужиков. Какими бы они соображениями ни руководствовались.
— Все нормально, Сергей. Главное, что вы все для себя прояснили.
— Неудобно вышло. Я могу как-то искупить свою вину? Пойдем, кофе выпьем…
Он серьезно считает, что осчастливит меня своей компанией? Вот это да! Очевидно, его интеллект как-то компенсируется самомнением.
— Очень жаль, но ничего не выйдет. Мне нужно работать.
— Мясники! Да я вас засужу… Вы что устроили? Первая тренировка у парня!
— Что за крики? — Растерянно гляжу то на своего лучшего тренера, то на беснующуюся вокруг него Валькирию.
— Мать новенького. Лурье. Помнишь, мы ждали мальчишку?
— Вообще-то я здесь! Почему вы обо мне говорите в третьем лице?! Где вы воспитывались? С чего вдруг решили, что вообще можете подходить к детям?!
— Угомонитесь, — осаживаю бабищу.
— И правда. Хорош, — неожиданно встает на мою сторону сам парень, стирая кровь с подбородка. Тот самый Лурье. Я помню. Пятнадцать лет. Перспективный. И даже очень.
Что-то
