И, кстати, он сам неоднократно называл себя мудаком, способным причинять лишь боль – так какие теперь к нему претензии? Он чудовище с каменным сердцем. А я – дура.
И едва я осознала это, как всё наконец-то встало на свои места: его недомолвки и оговорки, мои смутные ощущения и догадки, странные стечения обстоятельств и одержимость, с которой он «спасал» меня от неведомой опасности.
И мне стало настолько безразлично вообще всё, что дальше я просто отвечала на вопросы. Отвечала, и понимала, что по большому-то счёту ничего о нём и не знаю, кроме того, как ловко он меня подставил.
…Мои шрамы? Имеют ли они какой-то дополнительный смысл и функцию?.. Я смеялась, услышав это, пока не разревелась. Мои шрамы – это мой бзик. Мой и ничей больше. Сама придумала, сама напросилась. А Гордеев до последнего не хотел их делать, и согласился лишь когда я стала подозревать, что он использует меня в личных целях. Просто в нужный момент он отвлёк меня от правды, вот и всё. Гениально.
…Тёрки с конторой? О да, тёрки были, и не абы какие, а в клочья! Взять хотя бы то, как мы под пулями удирали по вентиляции! Или летели с моста в реку!
…Друзья-партнёры? Связные-помощники? Да никого у него не осталось. Вообще никого. Даже самые близкие пошли против, когда он пошёл против Конторы. Никому не захотелось рисковать головой. Ни у кого не оказалось такой мощной мотивации, как месть любой ценой…
Ещё через пару дней, что, впрочем, относительно, потому что без окон о смене суток я могла догадываться лишь по принесённой мне еде и визитам допрашивающих, ко мне пришли совсем другие люди. Оба в возрасте, один невысокий и сухощавый, с внимательными глазами, а второй полный, с невнятным лицом. Под требовательным взглядом худощавого из комнаты моментально испарились вообще все лишние – те, кто возились со мной до этого. А сам он, не тратя времени даром, тут же склонился ко мне:
– У кого камни?
Я вскинула голову. Странно, о камнях меня ещё не спрашивали, а когда о них пару раз обмолвилась я сама – проигнорировали, так, словно просто не знали о чём речь. И они скорее всего действительно не знали. Теперь же в дело вступали другие люди. Осведомлённые.
И я окончательно прозрела. Как говорится, у нас товар – у вас покупатель… У Гордеева девочка, которая может вывести клиента на камни, у клиента то, что Гордеев больше жизни хотел бы получить взамен – мой папаша, у которого, благодаря моей маме, этих камней давно уже нет.
– Я не знаю! Я клянусь вам, никогда никаких камней не видала и понятия не имею, где они могут быть!
– Ну уж? – вздёрнул бровь второй дознаватель. – А это что? – протянув руку, поддел пальцем мочку моего уха, в которой всё ещё сверкал милый… ненавистный цветочек.
– Это Игнат подарил…
– Игнат? Занятно. А один человек утверждает, что, с твоих же слов, эти серьги подарила тебе мама. Что на это скажешь?
– Я пошутила. Их подарил Игнат! Ну правда!
– Не стыкуется, – покачал головой сухощавый. – Если бы камни были у него, ему бы ни к чёрту было возиться с тобой. А возни было немало, уж поверь. Нет, не стыкуется. – И вдруг удар кулаком по столу и злой окрик прямо в лицо: – Говори, где камни!
– А ну ка, погоди… – Требовательно удержав мою голову, второй мужик снял серьгу. Рассмотрел на свет. – Я, конечно, не ювелир, но, по-моему, и это не бриллиант. Сам, посмотри.
Протянул серьгу напарнику. Тот взял, так же повертел на просвет, и, флегматично пожав плечами, положил цветочек на стол.
– Предлагаю выяснить дедовским методом, – и, вытянув из кобуры пистолет, коротко и жёстко ударил по серьге рукоятью.
Жёлтый камушек расплющило в муку. Я вздрогнула и так и замерла с раскрытым ртом, но не потому, что огорчилась, что это не бриллиант – я об этом и не думала никогда, и даже не подозревала, а потому что вид убитого цветочка словно окончательно ставил точку на нашей с Игнатом истории. На моей самой искренней и самой верной любви. Первой и последней. И вообще единственной в жизни. Теперь это было очевидно, потому что иллюзий, что выберусь из рук этих людей больше не осталось.
– Что и следовало доказать, – убирал дознаватель пистолет. – Стекло. А Алиев просто как обычно выслуживается перед хозяином. Чёрт бородатый. И если теперь окажется, что и девчонка ни черта не знает, будет совсем весело.
– Это уже не наше дело. Гордеев явно играет в открытую, камней у него нет. Так что пусть и с ней теперь специалисты другого уровня и разбираются. Грузим её, да поехали.
Даже мыкаясь с Игнатом по явочным квартирам и удирая от погони на ворованных тачках, я не могла представить, что такое возможно – просто закинуть человека в фургон и повезти. Почти в открытую. Ну только что руки связаны и мешок на голове.
Не били, но оскорбляли и награждали увесистыми тычками, выводя в туалет. А туалет – это когда конвоир сначала снимает с тебя бельё, а потом, когда всё сделала, надевает обратно. Гигиена, удобство? Пфф. Не под себя, и на том спасибо. Я даже уже не стеснялась и только испуганно обмирала на очередную скабрезную шуточку вроде: «а может, пошалим, пока никто не видит?» и будто бы случайные прикосновения к промежности при натягивании белья. Слава богу дальше шуточек дело не шло, хотя возможностей было полно. Значит ли это, что беспредел для них – не по инструкции? Если так, то уже хорошо.
Еду не давали, только, изредка, воду – через трубочку, просунутую в дырку на заклеивающем рот скотче и даже не снимая с головы мешок.
Ехали, казалось, целую вечность. Впрочем, счёт времени был давно потерян и лишь приблизительно можно было ориентироваться по периодам затишки, когда похитители храпели, или по их отсутствию, когда они, возможно, выходили размяться или даже нормально поесть горячего.
При этом минимум три раза нас останавливали на досмотр ДПС, а один раз даже распахнулись двери фургона, где, под прицелом вжатого между лопаток дула, сидела я.
– Это… – видимо обалдев от вида мешка на моей голове и связанных рук протянул чужой голос.
– Это шутка такая, командир! Традиция – похищение невесты! – рассмеялся один из конвоиров. – Пойдём, объясню…
Какая-то возня, двери захлопнулись… И спустя немного времени мы, как ни в чём не бывало, поехали
