Эмма медленно поднялась. Ее тряс озноб, а грудная клетка просто разваливалась на куски. Спустившись на лифте и перебросившись несколькими словами с дежурным охранником, стоявшим внизу, она прошла через фойе, откуда можно было попасть на нижний, цокольный этаж, где находились торговые залы. Немного поколебавшись на пороге галантерейного отдела, она несколько минут глядела на замершие в тишине манекены, напоминавшие ей призраки. Днем здесь сверкал свет люстр: огромные хрустальные шары и „висюльки" отражали проходящие сквозь призму лучи. Теперь же, в ночной тиши, сцена показалась ей похожей на окаменевший лес, заброшенный и безжизненный. Лепнина сводчатого потолка, размерами походившего скорее на потолок какого-нибудь собора, голубовато мерцала в вышине, делая всю эту картину еще более пугающей и таинственной, а обшитые панелями стены зловеще отливали темным пурпуром – там, где на них падал мягкий рассеянный свет бра. Эмма бесшумно ступала по разложенным повсюду ковровым дорожкам, направляясь к бакалейно-гастрономическому отделу. Он состоял из нескольких огромных прямоугольных залов, соединявшихся посредством высоких арок, чем-то неуловимо напоминавших монастырские своды.
Для Эммы продуктовые отделы всегда составляли самую сердцевину любого универмага – ведь по существу они были тем ядрышком, из которого и произросла вся сеть хартовских магазинов, ставшая со временем могущественной торговой империей. В отличие от других помещений, здесь и ночью не гасли лампочки-свечи в канделябрах, заливая все вокруг ледяным светом своего великолепия: канделябры свешивались с потолочных сводов подобно гроздьям гигантских сталактитов, освещая череду залов неудержимым сверкающим сиянием. Оно отражалось бело-голубыми плитками, которыми были выложены переходы, мраморной отделкой прилавков, стеклянными витринами, стальными громадами блестевших холодильников и, наконец, белизной пола. Своей чистотой и завораживающей молчаливой величественностью все это в глазах Эммы походило на горные снежные вершины под лучами ослепительного солнца. Медленно переходила она из одного зала в другой, осматривая бесконечные ряды выложенных с большим вкусом продуктов, деликатесов со всего мира, способных удовлетворить даже самого придирчивого гурмана, полезной для здоровья английской пищи и блистательный набор вин и крепких напитков. Сердце Эммы наполнялось безмерной гордостью. Таких залов, она знала, нет больше ни в одном универмаге мира. Да, сравниться с ними не мог бы никто, улыбнулась она с глубоким удовлетворением. В каждом из них как бы жила частичка ее природного безупречного вкуса, одержимости и тонкого расчета, присущих „Харт Энтерпрайзиз" в целом. И это она, одна она создала подобное великолепие! Чувство удовлетворенности, испытанное ею, было столь сильным, так велика была радость видеть все это благополучие своими глазами, что боль в груди, казалось, почти полностью исчезла.
Перейдя затем в бакалейную секцию, она вдруг явственно представила себе свой первый магазин в Лидсе – до самых мельчайших деталей. Этот всплывший перед глазами образ был так предметен, что Эмма даже остановилась, не вполне осознавая, в какой реальности она сейчас находится. Маленькая лавка, с которой, в сущности, все и началось! До чего же скромным и непритязательным был этот первенец по сравнению со своим лондонским собратом – роскошным, богатым, фешенебельным. Эмма стояла молча, вслушиваясь в ночную тишину, словно надеялась расслышать там дрожание звуков из своего давнего прошлого. Полузабытые ностальгические воспоминания буквально обрушились на нее, пронзительные и живые. Прошлое уже не было окутано туманной дымкой – оно стало настоящим. Вот она проводит ладонью по отполированному дубовому прилавку – и ей представляется, что пальцы ее касаются старого иззубренного дощатого прилавка в прежней лавчонке. Ноздри Эммы вдыхают резкий запах карболки, которой она каждый день надраивала полы; уши слышат жестяной дребезжащий звук старомодного кассового аппарата, за которым она, радостная и гордая, подсчитывала мизерную выручку.
Боже, как обожала она свою маленькую тесную лавчонку, заставленную банками с джемами и другими яствами собственного приготовления, бутылями с мятным маслом, соленьями и маринадами!
– Кто бы мог подумать тогда, что из всего этого получится? – произнесла она вслух, тут же услыхав в тишине пустого зала эхо собственного голоса. – Откуда я черпала силы?...
На какой-то миг она даже пришла в замешательство: уже много лет она не задумывалась о природе своих достижений, слишком поглощенная текущими делами, чтобы транжирить время на воспоминания о тех давних первых шагах к успеху. Эту возможность она предоставила другим – своим конкурентам и недругам. Двуличные и жестокие, они все равно обречены на провал: разве им суждено понять, что сеть магазинов Эммы Харт создавалась на фундаменте особого рода – честности, душевного мужества, терпения и готовности к самопожертвованию.
Да, именно самопожертвование. Слово это впечаталось в ее мозг, словно навеки окаменевшая в янтаре муха. Именно благодаря неисчислимым жертвам ей удалось добиться своего беспримерного успеха, всех своих богатств и неоспоримого могущества в мире бизнеса. Она пожертвовала молодостью, семьей, семейной жизнью, в значительной мере личным счастьем, всем свободным временем и бесчисленным множеством разного рода более мелких радостей и удовольствий, доступных большинству других женщин. Сейчас-то она осознавала всю безмерность своей потери – как женщины, жены и матери! По ее щекам потекли слезы: она их не сдерживала, и, странное дело, это даже приносило ей известное успокоение.
Мало-помалу и слезы, и хриплое дыхание сошли на нет. Она попыталась взять себя в руки, еще не понимая до конца – ведь от всего того, что вызывает теперь ее запоздалые сожаления, она отказалась сама, и совершенно сознательно, стремясь осуществить честолюбивые мечты и добиться безопасности. Той самой, которая все ускользала и ускользала от нее, несмотря на растущее богатство. В характере Эммы жила раздвоенность, справиться с которой у нее просто не хватало сил. Но подобные мысли сегодня вечером не посещали ее. Сегодня в душе царило лишь одно чувство – редко испытываемое ею и потому непривычное чувство потери, потерянности и отчаяния, смешанное с раскаянием.
Прошла минута-другая, и Эмма могла уже вновь полностью владеть своими эмоциями – ей даже стало нехорошо при мысли, что она позволила себе поддаться паническим настроениям, чувству жалости к своей судьбе – как сильная личность она презирала всякое проявление слабости у других и не знала за собой ничего подобного. Я живу так, как сама захотела, подумала она в сердцах, и сейчас поздно что-либо менять. Надо тянуть до конца!
