Не рассмешит ли его сознание того, что он вскружил голову женщине, старше его лет на десять и занимающей положение в обществе, которое представляется для него совсем другим миром?
Тем не менее Корделия почувствовала, как жар бросился ей в лицо, стыдясь мысли, которая проросла в ней, словно первый зеленый клиновидный лист тюльпана, пробивающий себе дорогу сквозь замерзшую землю, – мысль, что Гейб Росс как раз относится к тому типу мужчин, у которых женщина хочет вызвать серьезное чувство…
– Это как раз подходящее место для лобелий. Как ты думаешь, Гейб?
Корделия щурилась от света полуденного солнца, осматривая участок под столетним ореховым деревом-пекан, где совсем недавно выкорчевали колонию цветов желтофиоли.
Гейб Росс, стоящий на коленях на мягкой земле клумбы, отложил в сторону секатор и встал, медленно распрямляя спину и потирая затекшие руки. Вспоминая язвительные замечания Сисси, Корделия внимательно разглядывала парусиновую шляпу Гейба, покрытую пятнами от пота, и его брюки цвета хаки с налипшими на выпачканных землей коленях кусочками торфяного мха, и задавала себе вопрос: "А может быть, и в самом деле есть что-то ненормальное в человеке, который может оставить уважаемую профессию учителя и стать садовником?"
Но под шляпой с загнутыми полями карие глаза Гейба, цвета крепко заваренного чая, светились живым умом, – более того, в них отражалась не та мудрость, которая приходит из книг и преподавания Беовульфа, а нечто значительно большее. Корделия почувствовала себя виноватой.
В конце концов она любила сад – временами ей казалось, что это единственное, благодаря чему она остается в здравом уме.
– Света маловато, – сказал он, покачивая головой. – Лобелиям нужен свет, иначе они вытягиваются и цветут не так, как должны бы. – Ей нравилось, как взвешено он говорил, как загорелыми ладонями изобразил в воздухе перед собой чашу, будто пытаясь хоть как-то заставить их цвести. – И в почве тоже что-то есть – что-то, что убивает желтофиоль. Мне кажется, дело в повышенной кислотности.
– Всегда находится что-то, что уничтожает желтофиоль, – вздохнула Корделия, думая о Дэне Киллиане. Затем, увидев недоуменный взгляд Гейба на обветренном и загоревшем на солнце лице со слегка крючковатым носом, сломанным много лет назад, как он рассказывал ей, во время школьной драки, которую он пытался остановить, она быстро добавила: – Что ты посоветуешь?
– Я внес немного извести и перемешал с мульчой, но это не излечит от того, что тебя угнетает. – Глаза Гейба прищурились, и рот растянулся в широкой, обезоруживающей мальчишеской улыбке. Он вынул из заднего кармана аккуратно сложенный носовой платок. Ведь кто-то ухаживает за ним, гладит его одежду. Ее сердце просто схватывало мельчайшие подробности: она наблюдала, как он промокнул бровь, после чего ткнул носовой платок, по-прежнему сложенный, обратно в карман и взглянул на безоблачное небо. – Собирается дождь. Видишь, красный ободок вокруг солнца?
Это так похоже на него, подумала она. Задавать вопросы или делать замечания, которые проникают в существо проблемы… потом быстро переключаться полностью на другую тему, как бы удаляясь от тебя.
– Ну, слава Богу, а то из-за этой жары я так себя чувствую, словно расплавлюсь и стеку в туфли, – ответила она, обмахиваясь соломенной шляпкой, которую держала в руке. – Это самое жаркое "индейское лето", какое я помню.
Корделия огляделась, вспоминая, как все вокруг выглядело в последние годы маминой болезни – клумба с розами, объеденная наполовину японскими жесткокрылыми жуками, шток-розы вдоль гаража казались бродячими чучелами, карликовые персиковые и сливовые деревья во фруктовом саду – переросшие и заглушенные сорняками. Даже тюльпаны и крокусы с подснежниками перестали появляться из-под земли каждую весну, словно им не хватало сил. И пионы склонили головы, наверное, от стыда. Казалось, что они говорили друг другу, какой смысл хорошо выглядеть, если о них никто не заботится.
И у людей так же, подумала она. Если тебя не любят, то и ты никому не даешь своей любви. Печальнее заглушенного сорняками сада может быть только опустошенное сердце. С Джином она наслаждалась солнечным теплом любви. Теперь остались только воспоминания. Но разве этого достаточно?
Она подумала о мозолистой ладони Гейба, держащей ручку садовой лопатки. Вокруг были заметны результаты терпеливого ухода за этим старым местом, в чем была заслуга ее и Гейба – преимущественно Гейба, возвращающего к жизни отдельные уголки сада, пересаживая растения с одного места на другое. Альпийская горка на месте, где когда-то стоял сарай для инструментов со стелющимся папоротником, с полянками турецкой гвоздики и анютиных глазок, начинающих увядать с угасанием золотой осени. Беседка, увитая бегонией, вдоль теневой части гаража со свисающими с нее кашпо. И слегка приподнятая над газоном гряда "сада трав", для которой Гейб привез на тачке камней из ручья.
Мой сад, пожалуй, чувствует себя лучше, чем я сама, подумала Корделия. Она ходит и лелеет его, в то время как звук ее сердца отдается гулким эхом, словно в пустом доме.
Неужели уже слишком поздно? – удивилась она, бросив пристальный взгляд на Гейба. Сможет ли он заинтересоваться мною, как я им? Вчера она даже не осмелилась бы подумать об этом, но с тех пор, как Сисси заронила в ней эту мысль, ей казалось, она становится все более явственной.
Может быть, пригласить его поужинать? – подумала она. Что в этом такого страшного? Она знала, что он развелся примерно в то же время, когда отказался от учительской практики. Он редко говорит о своей бывшей жене. Корделия встречала ее несколько раз, когда та делала покупки в "Пигли Вигли" или примеряла туфли в "Рэмблинг Роуз". Привлекательная, стройная, темноволосая и молодая. Не больше тридцати восьми или тридцати девяти лет. Бездетная. А она подозревала, что Гейбу хотелось иметь детей, судя по тому, сколько времени он проводил с девочками Бургессов – ее ближайших соседей, – обучая их названиям всех сортов роз, показывая, как сажать луковицы и подстригать кустарники.
Но что об этом подумает он? Женщина с седыми волосами, которая принимает таблетки от давления; каждый раз, испытывая головокружение, боится, что ее может разбить удар – не безобидный, как прошлым летом, а такой, после которого она не сможет двигаться или говорить?
Доставая секатор из корзиночки, петлей закрепленной на руке, Корделия поймала на себе его взгляд. Он в этот момент закреплял поникшую ветку хидрангии с помощью кольев и бечевки, намотанной на руку до локтя, конец которой держал в белоснежных зубах. Он выпрямился и улыбнулся. Улыбка эта отозвалась в ее сердце и накрепко привязала ее к нему подобно той бечевке, которая теперь плотно охватывала колышек.
