экзекуторов…
Дома Вику ожидали цветы, охапками наваленные на кровать и пол. Хоть спать на них ложись. Ей вдруг стало жаль их. Тонкие и беззащитные стебли пытались постоять за себя с помощью острых, опасных шипов, но им не удалось. А у неё и у малыша не было даже шипов. Их так же срезали, лишили почвы под ногами. И бросили, позабыв.
– Всё нормально? – голос Алекса заставил вздрогнуть.
– К чему эти цветы? Да ещё и на кровати, на которой… – договорить он ей не позволил. Зажал рот своей ладонью и прижался щекой к её виску.
– Не надо. Не говори этого. Прошу, Вик. Не рви мне душу. Я до сих пор себя ненавижу.
Она промолчала, но от руки его увернулась. Он себя ненавидит. А ей каково? Кого ей ненавидеть? Его? Того, кого любит? Или себя? За то, что любит. За то, что доверилась. За то, что не хватило сил уйти. Внутри чувствовалась какая-то надломленность, трещина. И она словно увеличивалась, росла с каждым днем. Примирение с Алексом не давало успокоения. Что-то было не так. Уже не так.
Она боялась за папу. Очень боялась потерять единственного родного человека. И если бы она решилась уйти, пришлось бы объяснить ему почему. Возвращать память папе не хотелось совершенно. В его памяти Вика счастливая невеста, а не несчастная, изнасилованная жертва. Да и врач велел если не запретить, то хотя бы выдавать новую информацию дозированно. Вопреки своей воле она снова и снова возвращалась к разговору со свекровью, которая может и не напрямую, но косвенно повесила всю вину на Вику. Этот факт одновременно и расстраивал её, и бесил. После той беседы в больнице видеться с родственниками мужа тоже желания не было никакого… Вика замыкалась в себе.
А ещё, она оказалась слишком слабой, чтобы бросить Алекса. Сначала уговаривал он. Раскаивался, посыпал голову пеплом и уверял, что всему виной некие таблетки, которые он принял с другом. С другом, который больше не друг. По понятным причинам. И это именно он, Стас, предложил Алексу «немного поиграть».
Вика понимала, что последнее – это стопроцентная ложь. Алекс не из тех людей, которые идут на поводу у других. Если бы он не хотел причинить ей боль, он бы на это ни за что не пошёл.
Иногда Вика хотела задать ему вопрос… Сотворил бы он нечто подобное, если бы знал, что жена носит под сердцем его ребёнка? Сделал бы он это, будучи не под таблетками? И если бы с ним тогда сидел не Стас, а Макс, к примеру?
Пожалуй, она всё же не хотела знать ответы на эти вопросы. Просто потому, что уже ничего не изменить. Не отмотать назад, не переписать. Всё уже случилось и ей незачем в этом копошиться.
Вот только так просто никогда не бывает, когда действительно зацепило. Мы часто прячем травмы под личиной забот, хлопот и имитацией нормальной жизни, только все это подобно тональному средству, наложенному на гнойник- рано или поздно место воспаления заболит, покраснеет и прорвется. Время шло, а рана в душе не затягивалась. Вика теперь мало куда выходила из дома, предпочитая лежать на диване перед плазмой и щелкать каналы, даже не запоминая, что именно там идет. Белый шум. Вся жизнь-белый шум. Там, за дверью их с Алексом дома, вернее его дома, потому что эти стены так и не стали родными, ей постоянно приходилось рисовать себе улыбку и дарить её всем вокруг, словно у неё всё замечательно. Дома же этого от неё никто не требовал. Как минимум когда она оставалась один на один с самой собой. Правда, в какой-то момент наступило такое состояние, что и оставаться один на один с собой стало трудно. Вика стала избегать зеркал. Ей было страшно смотреть в глаза самой себе. Страшно и стыдно. Кем она стала? Кто она такая? Мать пыталась воспитать в ней борца, победительницу, а она никто, пустое место. Желаний было ровно столько же- как у пустого места.
Алекс всё чаще задерживался на работе, и Вика со временем признала, что уже не ждёт его, как раньше. Не волнуется, что с ним что-то произошло и не разогревает ужин каждые пять минут. Не следит за собой, не старается носить одежду дома, которая бы ему понравилась.
Наступила апатия. Накрыла с головой. Заставила посмотреть на свою семейную жизнь по-новому. Хотя где-то на задворках сознания всё ещё горели грёзы об идеальной семье. Может быть, все-таки еще можно что-то исправить? Как в школе-поработать над ошибками… Как отличница она не любила ошибок, но если все-таки они и случались, старалась максимально извлечь из них пользу. «Тяжело в учении-легко в бою»… В бою… Где только был этот самый «бой» за ее счастье. В один из вечеров она все-таки решилась…
– Как прошёл день? – заглянула Алексу в глаза, пока тот жевал свой ужин без особого аппетита. Думая о чем-то своем.
– Нормально вроде. А что?
– У меня есть к тебе одно маленькое предложение… – улыбнулась робко, касаясь его руки пальцами. Всё это получалось неуклюже, потому что давно она так не делала. Давно вообще не чувствовала в себе той особой энергии, которая делают женщину желанной, а дом- семейным очагом. Когда-то ей безумно нравились такие прикосновения. И сейчас Вика изо всех сил пыталась воссоздать их в своей памяти. До дня «после».
– Какое? – глаза мужа блеснули похотью, и Вике стало не по себе. После того случая секс у них был всего несколько раз. Несколько раз за три месяца. Вике было сложно вновь довериться своему мужчине. И каждый раз, когда он входил в их спальню, девушка подспудно ожидала подставы. Вот-вот следом зайдёт Стас или ещё какой-нибудь дружок и…
Было сложно вновь принять его как своего мужа, как частичку себя. И Вика подумала, что рождение ребёнка им бы помогло. Она помнила слова отца, произнесённые им на свадьбе как напутствие: «Помните, выбросить сломанную вещь очень легко. Гораздо сложнее склеить её заново. Так и в семейной жизни, дочь. Если случится разлад, всегда можно всё исправить.»
Вика не знала, можно ли всё исправить в их ситуации. Но искренне верила в это.
– Давай слетаем в Испанию или Францию? Или куда-нибудь на море? Отдохнём и…
– Что «и»? Договаривай, – он почему-то напрягся, напряглась и Вика.
– Я подумала, что мы могли бы расслабиться и… завести ребёночка. Как ты на это смотришь? – сглотнула, потому Алекс тут
