Вскоре Марина «огляделась» уже до такой степени, что перекинула свою жизненную активность и на него и принялась его переделывать, то бишь выводить из состояния этого многочасового сидения за ноутбуком, как любящие и порядочные жены выводят своих загулявших мужей из состояния запоя. Она сама находила ему множество «срочных» клиентов, у которых что-нибудь без конца ломалось, старалась покупать нужные вещи в дом обязательно «в кредит», ставя его перед необходимостью быстро и срочно зарабатывать деньги на очередной взнос, и даже поговаривала об устройстве его на какое-нибудь доходное место работы — негоже вроде как здоровенному мужику дома сидеть да в компьютер зазря пялиться.
Особенно Марину раздражала непонятная его склонность к благотворительности — Саша частенько мог позволить себе такую роскошь, как не брать денег в расчет, если видел, например, что в доме этих денег нет вовсе, а сериалы телевизионные являются для какой-нибудь бедолаги-бабульки единственным источником радости, и стоит эта бабулька у него за спиной, и вздыхает горестно, пока он ковыряется в отжившем давно свой век нутре старенького телевизора… Однажды одна из таких бабулек на радостях, что странный мастер, отремонтировав ее телевизор, еще и денег не взял, чуть не силой впихнула ему в руки банки с домашнего засола огурчиками да помидорчиками, с которыми он домой и заявился. Откуда ж он мог знать, что эти самые банки и будут для Марины отправной точкой назревшего внутри нее скандала, последней каплей терпения, спичкой, поднесенной к бочке с порохом. Расколов их от души об пол, она разразилась долго сдерживаемыми обвинениями в адрес его ненормальной, уродливой даже мужицкой природы. Гнев ее был справедлив и искренен, и сквозила в нем извечная женская досада на мужицкую нерасторопность и лень, и по всему выходило из ее громкой и пафосно-обличающей речи только одно: раз родился мужиком — будь добр положить свою жизнь на ступеньки лестницы, ведущей к успеху, а если такового сделать ты не в состоянии, то уж доверься умной, опытной и искушенной в этом женщине… Что можно на что-то, кроме достижения успеха, еще положить свою жизнь, Марине и в голову не приходило. Каждый человек просто с рождения, прямо-таки генетически обязан был стремиться к успеху и признанию, и все тут. Не ко всем, конечно, приходит этот самый успех, только к самым достойнейшим из достойных, но стремиться обязаны все. Вот как она сама, например, устремлялась к нему всей своей активно-административной женской сутью…
Саша не спорил с ней нисколько, он просто искренне удивлялся этой ее крайней, нерушимой уверенности в своем знании жизненной истины удивлялся напористости в стремлении фанатично перекроить всех и каждого под свою эту истину и где-то восхищался ею даже. Она действительно была искренне уверена в том, что все люди — просто пластилин в руках друг у друга, рабочий материал, и рядом живущий может вот так взять и запросто вылепить из другого себе подобную куклу. Но удивлялся он недолго. Совсем скоро стал раздражаться. А потом стало и вовсе уже невмоготу, хотя он стоически все терпел. И молчал. Не мог он с ней затевать никаких споров, не хотелось ему. Марина же принимала это его молчание за проявление виноватости и полной им осознаваемости человеческой своей никчемности и в благих своих намерениях все больше и больше на него наступала, пока однажды, придя домой из очередного похода, призванного оздоровить людей чудными ее препаратами, не наткнулась на его записку: ушел, мол, не жди и не ищи, поживи еще какое-то время, пока с другим жильем не устроишься…
Вот так все просто, доходчиво и понятно, как показалось бы, наверное, обыкновенной женщине, получившей такое послание. Но только не Марине. Записка эта, кроме досады, ничего больше в ней не вызвала. А досада по голове пребольно стукнула, конечно. Еще бы, если сама во всем виновата — и не прописалась даже, и в загс не успела сбегать, а туда же, полезла поперек батьки в пекло без статусов… Но досада в руках очень активной женщины, такой, как Марина, — это всего лишь особого рода препятствие, небольшой такой барьерчик, который надо взять, то есть быстренько его перепрыгнуть и бежать-нестись дальше к вожделенному счастью, к жизненному своему успеху. Поэтому уступать молчаливого и покладистого Сашу со всеми его квартирно-дачными удобствами Марина никому вовсе не собиралась…
Это же самое понял и Саша, когда о визите Марины поведала ему Ольга Андреевна, а потом и Василиса добавила свою ложку дегтя к этому рассказу. По большому счету, он вовсе на Марину не злился, он вообще злиться ни на кого толком не умел. Да и времени особо у него тоже не было — очередная рукопись захватила настолько, что требовала его всего целиком, со всеми мыслями и эмоциями, чувствами и переживаниями. Как-то не ко времени вся эта история вообще затеялась…
Он снова встал у начинающего синеть предрассветного окна, закурил, направил дым в форточку. Октябрьское небо на горизонте уже отсвечивало легким неприятно-розовым холодным сиянием, потянуло в форточку и ранней, по-особому стылой утренней неприютностью. Он любил ложиться спать именно в такие вот утра, когда голова трещит от долгой вечерне-ночной работы, когда в себе ощущаешь легкую и звенящую, восхитительно-приятную пустоту от выброшенных в компьютерную память эмоций, когда можно постоять вот так у окна, покурить и ощутить необыкновенное удовольствие от ночного своего полета-провала, от написанного в этом полете-провале текста. А сегодня вот полночи потерять пришлось — и все из-за этой девчонки… Как она его, девчонка эта, хорошо поддела — от жены, мол, удрал. Ну и удрал, и что? И не от жены, а от Марины. И не удрал, а дал ей время от него отвыкнуть — не выгонять же ее на улицу вместе с многочисленными коробками да баночками…
Саша опять поморщился досадливо, зябко передернул плечами от ворвавшегося в форточку стылого воздуха. Сняв очки, потер лицо твердыми ладонями и шагнул к покрытой клетчатым стареньким пледом тахте, на ходу расстегивая рубашку: спать, спать, как ему хочется спать…
Проснулся он поздно, от деликатного, едва слышного стука в дверь. Комнату вовсю уже заливало обеденное солнце, через неплотно прикрытую дверь из коридора доносился уютный домашний запах жарящегося на подсолнечном масле лука. Саша соскочил с дивана, накинув на ходу халат, распахнул дверь.
— Доброе утро, — улыбнулась ему по-свойски Василиса. — Я тебя разбудила, прошу прощения. Может, ты отобедаешь с нами? Я суп вкусный сварила. Овощной…
— С удовольствием отобедаю. Страсть как люблю овощной суп, — расплылся в ответной улыбке Саша. — Спасибо за приглашение, Василиса. Сейчас только умоюсь-оденусь…
