— Ты хочешь пойти на погружение один?
Райан ван дер Камп, стоявший у руля «Тиары», обернулся и перевел мотор в нейтральный режим. Он говорил тихо, сквозь сжатые губы, обращаясь к своему боссу и другу. Ответ, однако, он уже знал. Худощавое жилистое тело Питера Стайна говорило само за себя: оно было согнуто, словно после пытки в инквизиции. Мускулистые руки уперлись в мощную грудь, его длинные сильные ноги были неудобно прижаты друг к другу на качающейся палубе. Плечи сгорбились, голова вдавилась в нишу, которую они образовали. Вся поза говорила о том, что он обороняется от внешнего мира, но Райан знал, что эта оборонительная позиция вызвана отнюдь не страхом. Для друга, хорошо знающего Питера, эта стойка означала яснее ясного, что он сам выбрал одиночество. Внешний мир был опробован и найден несовершенным, и в результате, когда Питер искал вдохновения, он глядел внутрь себя, а не вокруг. Глаза его говорили то же самое. Глубоко посаженные, под нависшими бровями, эти умные карие глаза служили окнами в блестящий ум, который когда-нибудь найдет решение проблем, постоянно мучающих его. Черная шевелюра, густая и непослушная, венчала беспокойное лицо, красота которого соперничала с гениальным разумом, скрывающимся за этой прекрасной личиной.
— Собираюсь, — как только мог коротко ответил Питер.
Райан улыбнулся. Он понимал Питера как никто другой. Они чувствовали друг друга, ибо каждый из них знал, что такое пытка. Райан был во Вьетнаме. Его медали свидетельствовали, что он там научился убивать, но шрамы на его душе говорили совсем о другом — о духовном убийстве самого себя. Раны Питера были нанесены им самим, бесконечным самоубийством, каким была его жизнь, посвященная искусству, непрекращающейся борьбой за совершенство, которое поймет мир, но которое для него всегда оставалось вне досягаемости. Сейчас Питер уйдет под воду один, как и обычно. Конечно, это неразумно. Опытные ныряльщики приходили в ужас от его нежелания подчиняться незыблемому правилу спускаться под воду только с напарником. Но Питер пренебрегал этим правилом. Он не признавал «напарников». Если не считать дочери, которую он обожал, хотя и редко видел, Питер не любил людей, предпочитая одиночество, сонное царство артистической изоляции, словно он спал, уйдя от реального мира. Будь он человеком, у которого могут быть друзья, ему не приходилось бы в поисках убежища опускаться на дно океана. Опасность его не пугала. Этим озабочены обычные люди, с их работой с девяти часов утра до пяти дня, закладными и постоянным предвкушением отпуска. Если жизнь Питера почему-либо оборвется, это будет означать только, что борьба окончена. Не будет больше сражений с чистой страницей. Никогда больше он не услышит укоризненного молчания пишущей машинки. Невысказанные слова рассеются среди планктона, будут похоронены в желудках рыб. Подходящий конец для слов, которые он и любил, и проклинал. Питер издал короткий смешок тоски по нормальной жизни, которой он никогда не испытает.
Райан развернул лодку, глаза его не отрывались от эхолота. Он хотел оказаться на несколько футов выше по течению от Нептуна. Тогда Питер сможет проплыть весь риф по течению, и Райан подберет его на другом конце рифа. Делая уступку правилам безопасности, они подняли на мачте красно-белый флаг, означающий, что в воде аквалангисты, однако Питер никогда не привязывал к своему поясу красный надувной шар, который, следуя за ныряльщиком по поверхности, должен был указывать его местоположение под водой. Райан не проявлял неодобрения по этому поводу. Каждый решает сам, как ему поступать, и вмешиваться в это не стоит. В конце концов, речь идет всего лишь о жизни и смерти. За время службы во Вьетнаме Райан понял, что все на свете относительно.
Питер вернулся через подъемную дверь, сел и надел ласты. Он не пользовался прорезиненным облегающим костюмом. Потом взял желтую алюминиевую фляжку, просунул руки в пояс, весящий четырнадцать фунтов, оттащил тяжелый кислородный аппарат на площадку палубы, с которой нырял. Но затем он проделал нечто весьма странное: не стал надевать дыхательный аппарат, а просто бросил его в океанскую глубь. Секунду-другую следил, как тот уходит под воду, потом четыре раза глубоко вздохнул и, придерживая рукой маску, нырнул вниз головой.
Райан покачал головой. Что хочет доказать этим Питер? Что у него хватает храбрости нырнуть без кислородного аппарата на глубину в шестьдесят футов и что у него достанет умения найти этот аппарат на дне океана? Какой-то смысл, конечно, в этом был. С тяжелым аппаратом трудно управиться, но под водой он теряет значительную часть своего веса. Под водой существуют и другие преимущества. Там, на глубине, нет жары и не нужно сохранять равновесие на качающейся палубе. Но есть и риск. Если он не сможет найти на океанском дне свой дыхательный аппарат, ему на одном дыхании придется совершить путешествие в сто двадцать футов.
Питер Стайн вошел в воду и устремился вниз, выдыхая воздух из ноздрей, чтобы уравновесить давление во внутреннем ухе. Он ясно видел на дне желтый баллон со сжатым воздухом: солнечные лучи, проходя сквозь толщу воды, четко высвечивали его. Через несколько секунд жаждущие воздуха легкие Питера получат свою порцию кислорода. Питер осмотрелся вокруг. Риф выглядел безопасным. Раннее утро, поэтому других аквалангистов не видно. Позднее вокруг рифа будет полно ныряльщиков. Не показывались и крупные рыбы, за исключением одинокой барракуды примерно футах в восьмидесяти от него. Проплыли скаровые рыбки цвета индиго, стайка маленьких морских окуней и прямо под ним — рыба-собака с выпученными глазами. Ничего больше. Он находился в шести футах от источника воздуха и замедлил движение. Где же мундштук или регулятор дыхания, который они называли осьминогом? Питеру уже начинало не хватать воздуха. У него в легких оставалось достаточно кислорода на обратный путь, но решение возвращаться надо принимать безотлагательно. Питер подплыл поближе к баллону. Тот лежал вверх дном, его вентиль застрял меж двух скал. Оттуда поднималась тонкая струйка воздуха. Проклятие! Придется высвобождать мундштук, и хорошо, если никакая острозубая мурена не рыскает поблизости от баллона. Сейчас не сезон омаров, так что он не надел перчатки. Физическая опасность не пугала Питера Стайна, но о своих пальцах он беспокоился. Ими он печатал на машинке. Потеря пальцев может ослабить чувство вины за безделье, но никак не будет способствовать завершению произведения, над которым он трудится уже два года…
Питер осторожно подплыл к баллону. Попробовал высвободить его. Не получается. Баллон застрял крепко. Самое разумное — подняться обратно на поверхность. И увидеть удивленные глаза Райана ван дер Кампа, бывшего военного моряка, награжденного тремя орденами? Черта с два! Может быть, удастся высвободить регулятор или какую-нибудь из трубочек. Похоже, все они попали в черную дыру, которую Господь Бог в своей мудрости уготовил на дне океана, чтобы досадить Питеру Стайну. Он еще раз провел пальцами вдоль баллона, надеясь добраться до вентиля. Под руку попалась резиновая трубочка, Питер дернул ее, но безуспешно. Он нащупал другую, но и та не шелохнулась. Бум! Бум! Бум! Питер чувствовал, как адреналин вбрасывается в кровь: мозг заработал яснее, и Питер начал осознавать, что поступает глупо. Причем по причинам, еще более глупым. И тем не менее он не мог отступить. Он никогда не отступал. Не был ли это момент, когда сила оборачивается слабостью… фатальной слабостью здесь, на дне прекрасного океана, который ничего не любит больше, чем быть могилой?
