Визгливый голос Моники, ее постоянное стремление любую мелочь превратить в драму, в скандал, настолько отравили жизнь Пандоры, что теперешнее мирное существование на острове парадоксальным образом воспринималось ею порой как пытка. Если изо дня в день люди пытаются наполнить твою жизнь напряжением, бесчисленными драмами, конфликтами, неожиданно наступивший мир, покой могут, оказывается, и пугать. А все потому — с ужасом поняла Пандора, — что она ждет, когда покою вдруг придет конец и тишина взорвется шумом, грохотом, насилием, олицетворяющими ее мать.
Грустные раздумья прервал Бен, появившийся вдруг рядом.
— Пандора, — встревожился он, — что с тобой? Тебя что, скорпион укусил?
— Почти что. — Она взяла себя в руки, но не сумела сдержать сильной дрожи, охватившей ее хрупкую фигуру. — Просто вспомнила о неприятном. Сейчас все пройдет, и через минуту я буду в порядке.
Бен обнял ее.
— Погоди-ка. Не надо расстраиваться. Пошли погуляем. Я угощу тебя холодным пивом.
Они вышли, Бен усадил ее на качели, которые на днях специально для Пандоры подвесил к балке веранды. Солнце уже ушло за крышу домика, с моря дул свежий бриз, то и дело отбрасывавший мокрые пряди с лица Пандоры. Постепенно она почувствовала, что гримаса испуга, исказившая вдруг ее лицо, отпускает мускулы, а неконтролируемая судорожная дрожь стихает, оставляя лишь легкий озноб. Боль в спине тоже прошла. Пандора смогла наконец глубоко вздохнуть и вновь увидеть их сад — ее и Бена.
Состояние, пережитое ею сейчас, Маркус называл «галлюцинациями». В эти моменты единственное, что она видела перед собой, была стена, голая стена в темноте, как будто кто-то закрыл ее в шкафу. Пандора думала: откуда эти ассоциации, почему именно шкаф? Ей смутно вспоминались слова, которые ее мать произнесла как-то в разговоре с монашками из монастыря, где Пандора воспитывалась. Мамаша тогда, кажется, посоветовала запирать свою дочку в чулан или еще в какое-нибудь темное место и держать там до тех пор, пока не кончится ее, как она называла, «припадок». «Припадки» начались у Пандоры после ухода отца. Но Моника всегда настаивала на том, что дочь была «припадочной» с рождения.
Бен принес из дома две бутылки пива на каком-то особенном подносике, специально приспособленном под пивные бутылки.
— Ну, скажи, что все-таки произошло, Пандора?
— Ничего особенного. — Пандора испытывала явное смущение. В конце концов, она была уже достаточно взрослой, чтобы перестать вести себя так беспомощно. — Какая симпатичная штуковина — этот поднос. Ты его здесь купил?
— Нет, не здесь. Расскажи мне, что так напутало тебя. Чего ты все время ждешь с таким страхом, а? Что с тобой может случиться?
Пандора почувствовала, что глаза застилают слезы.
— Я боялась, что ты рассердишься на меня, — ответила она наконец, ненавидя себя за детские интонации, прорвавшиеся вдруг в ее голосе.
— За что? Почему я должен был рассердиться?
— Потому что я забыла… — Двенадцатилетняя девочка в ее душе взяла верх, и Пандора, как ни сдерживалась, не смогла совладать с собой и разрыдалась. По лицу потекли огромные горючие слезы. — Не сердись, — всхлипнула Пандора, и пиво выпало у нее из рук. — Пожалуйста, не сердись, — повторила она, — сейчас я сбегаю и куплю эту несчастную моющую жидкость. У меня есть деньги. — И Пандора с головой зарылась в складки своей юбки.
Бен от удивления даже присел. Перед ним сидела совершенно незнакомая ему Пандора. Это был призрак, занесенный сюда черным ураганом, нечто слепленное из песка и пыли, с пальмовой веткой вместо волос и водорослями вместо рук и ног.
— Возьми мою руку, Пандора. И мы пойдем к морю. Пошли. Недалеко, только лишь до того края сада. Ты говоришь, что забыла что-то купить? А я тебе покажу то, что гораздо лучше, сильнее всего, о чем ты сейчас думаешь.
Пандора вгляделась в лицо Бена.
— Так ты не сердишься? — спросила она.
— Конечно, нет. Ни один человек в здравом уме никогда не рассердится на другого за то, что тот чего-то не купил. Такое ведь со всеми случается.
Пандора пошла по тропинке за Беном, утирая слезы подолом юбки. «Кого же все-таки я испугалась? — спрашивала она себя. — Когда я смогу наконец избавиться от череды этих тиранов, мучающих и преследующих меня всю жизнь?!»
В то утро море просто блистало на солнце. В небе — ни облачка. Тихий ветер едва шелестел по верхам рифов. Вдали, как острые зубы моря, безмолвно вздымались края коралловых скал, вокруг которых лежала темно-синяя глубокая вода.
— Это здесь. — Бен поставил свое пиво в песок. — Умой лицо морской водой.
Пандора вошла по щиколотку в воду, улыбнулась, увидев, как крохотная рыбка вдруг с ожесточением набросилась на ее ногу.
— Что это она делает, — спросила Пандора, — она, кажется, настроена весьма воинственно.
— Это желтоголовый губан, и ты вторглась на его территорию. — Бен показал на лежавший рядом камень. — Если ты будешь приносить ему кусочки курицы или еще что-нибудь съестное, то он с тобой подружится. Ну ладно, пошли. Я не показал тебе главного.
Рука об руку они двинулись дальше по пляжу.
— Я бы тоже хотела родиться на таком вот рифовом острове, Бен, расти на нем, а потом выйти в открытое море, как делаете вы. Наверное, если взрослеешь в спокойствии и безопасности, то потом можно всю оставшуюся жизнь ничего не бояться.
— Может быть, Пандора, так оно и есть. На нашем острове действительно есть люди, которые никогда не покидали его. Они не знали голода, не бедствовали. Когда я был маленьким, г-н Саливен дал мне почитать «Гекльберри Финна». Эта книга потрясла меня. Я знал, что на этих островах были когда-то рабы. Мои предки, например, тоже из рабов. Но я и представить себе не мог, что рабы могли быть в Америке. Наши проповедники ведь всегда говорили об Америке, только как о рае земном.
Бен остановился и подтолкнул ногой один из склонившихся к земле бурых бобовых стручков.
— Вот, гляди. То, что надо. Возьми один. Из него можно получить и моющую жидкость, и шампунь, и мыло, и вообще все, что захочешь.
Пандора сорвала стручок, по форме напоминавший сердце.
— Вот из этого? Неужели?
Бен достал из-за пояса большой «ныряльщицкий» нож и ловким движением вскрыл стручок.
— Его нужно истолочь и сварить. И ты увидишь, он даст столько же пены, сколько и настоящее мыло. До того, как сюда стали приходить корабли из Майами, все только этим и мылись.
— Жизнь была тогда лучше, Бен?
— Пожалуй, кое в чем да. Семьи тогда были покрепче. Хотя заработать на пропитание было все же сложнее. Мужчины месяцами пропадали в море. Они приходили домой, к женам, и уходили в море опять, зачав еще одного ребенка, сына или дочь. Одежду нам раздавали миссионеры, а потому каждый носил то, что ему доставалось. Но, несмотря на все это, было весело: на острове много пели и танцевали. В рождественскую ночь на улицу все выходили, разодетые в лучшие свои наряды. Мужчины играли на скрипках, кое-кто — на гитарах, а, например, бабушка и мисс Энни ходили, окруженные детьми, и громко распевали церковные песни. Мы бродили из одного конца острова в другой, а люди присоединялись к нам. Все размахивали руками, танцевали, веселились. Кое-кто угощал нас пирожными. И в довершение всего устраивался общий котел.
