После того, как Пейсли проснулась, и выпила свою бутылочку, я взял ее с собой в продуктовый магазин, который оказался гораздо большим испытанием, чем я ожидал, а я ожидал чертовски огромного испытания. Во-первых, в тележках в продуктовом магазине не было встроенных сидений для младенцев таких, как в тележках в «Babies «R» Us», и я изо всех сил пытался сбалансировать ее автомобильное кресло в переднем отсеке, где, по сути, должны были сидеть маленькие дети. После нескольких минут попыток, града пота и ругательств, меня спасла милосердная женщина, которая пожалела меня.
— Позвольте мне показать Вам, как это делается.
Когда автокресло Пейсли было в безопасности, я поблагодарил ее.
— Я новичок в отцовстве, — сказал я извиняющимся тоном. — Все еще учусь.
Все шло хорошо в течение следующих двадцати минут или около того, но у меня заняло целую вечность ходить по магазину, ведь я не мог оставить тележку, чтобы взять что-то, что я забыл два отдела назад, а я все время забывал (лишение сна — это не шутка). Я не мог сказать Пейсли: оставайся здесь, я сейчас вернусь, и снова отправиться в продуктовый отдел. Мне приходилось брать ее с собой каждый раз.
А потом, конечно, она решила обкакаться прямо между консервированным и овощным отделом. Ее лицо приобрело красный оттенок, похожий на измельченные помидоры, и она хмыкнула, словно поднимала груз в 200 килограмм. Другие покупатели, которые раньше останавливались, чтобы сказать мне, какая она милая, теперь избегали нас. Когда она закончила, куда бы мы ни шли, зловоние окружало нас, словно ядовитое облако. Это было так плохо, что я закончил короткую поездку по магазину и побежал к кассе, пропустив молочный отдел, хотя у меня не было яиц и молока. Затем, пока мы ждали, чтобы нас обслужили, она решила начать кричать абсолютно без причины, и не останавливалась.
— Извините, — сказал я кассиру. И покупателю спереди. И покупателю позади меня. И женщине в другой очереди. И всем, мимо кого я проезжал по дороге на парковку.
Сначала я посадил ее в машину, а затем загрузил пакеты с продуктами в багажник. По дороге домой я задавался вопросом, как я должен был отнести ее и все сумки с продуктами в свою квартиру без большой тележки.
— Как, черт возьми, люди делают это? — пробормотал я вслух.
В ответ она снова заплакала. Я не винил ее.
В конце концов, я дошел до своей квартиры, неся столько пакетов, сколько мог удержать в одной руке, и ее автокресло в другой. Затем я положил ее в коляску, отвез на парковку и загрузил еще. Сумки свисали с моих рук, и выпячивались на дне коляски, но мне удалось отнести все за один раз.
Единственная хорошая вещь в этот день состояла в том, что мне удалось помыть ее самостоятельно, не причиняя вреда никому из нас и не создавая слишком большой беспорядок на кухне. На самом деле ей, казалось, нравились вымытые волосы, и когда она была сухой и одета в чистую пижаму, я усадил ее на колени и впервые расчесал ее. Я не мог заставить ее лежать совершенно ровно, но это выглядело чертовски мило. Кажется, ей это тоже нравилось, хотя она продолжала пытаться вырвать расческу из моей руки. Закончив с ее волосами, я позволил ей поиграть с расческой, и она сразу же попыталась съесть ее. Пару минут я смотрел, как она грызет ручку, потом достал телефон и в первый раз сфотографировал ее.
Меня поразило осознание того, что я, вероятно, за всю свою жизнь собирался сделать тысячи ее фотографий, а это была самая первая из них. От этого немного подкатил ком в горле, хотя я бы никогда никому в этом не признался.
Конечно, следующее, что я хотел сделать, это послать кому-то фотографию, ведь что же хорошего в том, чтобы иметь симпатичного ребенка, если ты не можешь показать его всем? Эмми была моей первой мыслью не только потому, что она была единственной из моих друзей, кто знал о Пейсли, но и потому, что я искренне хотел, чтобы она увидела фотографию.
Если я ей напишу, это нарушит мою клятву? Но ведь я не прошу о помощи или о чем-то еще.
Отцовская гордость преодолела мое упрямство, и я решил отправить ее.
Я: Моя первая ванна. Мы выжили. Думаю, что ей нравятся мои безумные навыки парикмахера.
Я отправил сообщение и фотографию, надеясь на быстрый и дружелюбный ответ. Это заняло менее тридцати секунд.
Эмми: Боже мой! Это самая милая вещь на свете. Отличная работа! Сегодня дела идут хорошо?
Мне пришлось писать одной рукой, поэтому потребовалось пару минут, чтобы ответить.
Я: Да. Поход в продуктовый магазин был немного вонючим, но все хорошо. А как твои дела?
Эмми: О, дорогой. Вонючий? Я в порядке. Убираюсь в квартире, и готовлю спагетти с соусом и фрикадельками.
Домашний соус для спагетти с фрикадельками. Боже, это звучало хорошо.
Мой желудок заурчал от зависти. С тех пор, как приехала Пейсли, я выживал на таком дерьме, как шоколадные чипсы, сухие хлопья (так как у меня кончилось молоко), изюм, мясо быстрого приготовления и оливки для коктейля. У меня даже не было времени или сил, чтобы сделать полноценный сэндвич. Но я не хотел, чтобы она это знала.
Я: Звучит хорошо. Наслаждайся ужином.
Она не ответила. Я отложил телефон и вздохнул. Это ужасно, что я не мог быть с ней честным. Нам с ней никогда не приходилось обманывать друг друга, и мне это нравилось. Что я действительно хотел сказать, так это: «Как насчет того, чтобы ты принесла сюда спагетти и подержала ребенка, пока я наливаю тебе выпить?»
Но если она придет, я знаю, что произойдет. Я не доверял себе.
Пока Пейсли дремала на качелях, я несколько раз звонил по работе, а потом занялся стиркой. Я складывал некоторые вещи Пейсли (они были такими крошечными в моих больших руках, это выглядело нелепо) когда я подумал, нужно ли мне переехать в место побольше.
Бл*дь.
Я не хотел переезжать. Я любил эту квартиру. Все во мне думало об этом. За исключением… Я даже не знал, кем был на данный момент.
Старый я все еще существую? То, что я стал отцом, меняет все остальные части моей личности? Имею ли я право жить там, где хочу жить, не беспокоясь о том, подходит ли это ребенку? Как часто она будет здесь? Как будет выглядеть моя жизнь? Могу ли я по своему желанию переходить от старого Нейта к одинокому отцу Нейту? Быть одним, когда она со мной и другим, когда она не со мной?
Стены давили, и я, закрыв глаза, опустился на диван. Мне было плохо. Мой мозг болел. Как я мог привыкнуть к тому, что ничто в моей жизни не будет прежним? Я не хотел этих проблем. Не хотел двигаться. Не хотел быть отцом.
Тогда я подумал об Эмми. Что она сказала мне в пятницу вечером?
«Если бы ты действительно был альфа-самцом, каким притворяешься, ты бы взял на себя ответственность за это, как взрослый мужчина, а не развалился бы, как мальчик, которого я вижу перед собой».
Нахмурившись, я снова поднялся на ноги.
Я, черт возьми, не притворяюсь. И я не развалюсь.
После того, как я сложил одежду Пейсли под пеленальным столиком и убрал свое собственное белье, я решил позвонить маме. Рассказ не будет веселым, но чем дольше я избегал этого разговора, тем более трусливым себя чувствовал. Мне нужно было сделать что-то, что заставило бы меня чувствовать себя сильным. Показать кому-то, что я принимаю ответственность как мужчина.
Тогда я мог бы рассказать Эмми об этом.
Я взглянул на Пейсли, которая мирно спала на качелях, поднял трубку и позвонил. Моя мама не ответила, поэтому я оставил сообщение с просьбой перезвонить мне, что, конечно же, она и сделала после того, как Пейсли проснулась, и начала плакать.
— Привет, мама, — сказал я, перекладывая кричащего ребенка на левую руку, чтобы я мог поднести телефон к правому уху.
— Нейт? Это ты?
— Да, это я.
— Алло? Алло?
Я закатил глаза и стал говорить громче.
— Привет, мама. Это я. Ты меня слышишь?
