Следующая часть вечера оказалась такой неудачной, что никто и представить себе не мог. Нас отвезли в «Ше Мишу» на Монмартре, крошечный карманный клуб, где разнообразные пародисты изображали под фонограмму известных певиц. Идея принадлежала лорду Питеру, который, как выяснилось – мне кажется, я слыхал об этом и раньше, – оказался добродушным пьяницей, но говорили, что он «тот еще тип». Честно говоря, мы все к тому времени уже порядком набрались, так как пили почти не останавливаясь еще с лондонского аэропорта. Это несомненно помогло нам получить удовольствие от действа, где попалась и пара приятных сюрпризов: Гарланд, Стрейзанд, довольно неотразимая Монро и совершенно непохожая Рита Хэйворт, выделывавшаяся под «Long ago and Far Away», которую и сама Рита всегда пела под фонограмму. Сколько бы я ни выпил, мысль отправиться спать казалась мне все более заманчивой; я переглянулся с Томми, который кивнул в сторону двери, дескать «давай-ка убираться отсюда», когда на сцену выскочил конферансье.
– А теперь я хочу предложить вашему вниманию особый номер, специально для сегодняшнего вечера, с поздравлениями и наилучшими пожеланиями. Леди и джентльмены – мисс Эдит Лэвери!
Я подпрыгнул на стуле, когда парнишка, изображавший Монро, появился в образе Эдит. Эта Эдит была слишком сильно накрашена и двигалась с несвойственной ей нарочитой сексуальностью, но в остальном копия была поразительно точная. Включая платье, которое вполне могло бы быть одним из ее собственных. Я оглянулся на Чарльза. Он был не менее ошарашен, чем все остальные. А Питер, конечно, ухмылялся, как клоун. На сцене мальчик-Эдит запел песенку из «Парней и куколок».
– «Спроси меня, каково мне сейчас, бедной простушке из простой семьи…»
Покачивая бедрами, она прошла через сцену к Чарльзу, который сидел, как окаменевший.
– «Ах, сэр, если бы я была колокольчиком, я бы звенела сейчас…»
И вот примерно тогда я и осознал, что каким-то неопределенным и неоднозначным образом происходящее было чудовищным оскорблением для Эдит. Блондинка скакала по сцене, выкрикивая свои глупые стишки о том, как ей повезло, и остальные начали сдавленно хихикать. Чарльз молчал. Артист жестом пригласил его на сцену. Было очевидно, что эта часть тоже была обговорена заранее, но Чарльз покачал головой и остался сидеть с застывшим выражением лица. Мальчик-Эдит в замешательстве посмотрел в ту сторону, где сидели Питер, хохочущий Эрик и еще парочка гостей. Номер застопорился и готов был уже совсем прерваться. В следующее мгновение на сцену выскочил Питер, и танец продолжился. Ближе к концу Питеру дали картонную шкатулку, чтобы он подарил ее «невесте», что он и сделал, опустившись на одно колено. Мне вспомнились карикатуры Джиллрея на актрису Элизабет Фаррен, которой в 1790-х удалось выйти за графа Дерби. На дне шкатулки оказалась небольшая корона из театрального реквизита, украшенная яркими цветными стекляшками. С последним аккордом песенки «Эдит» водрузила ее себе на голову.
Отдавая должное Питеру Бротону, должен сказать, что я уверен: он не понимал, насколько все это вместе может оскорбить Чарльза. И уж точно он совсем не хотел, чтобы вечер закончился именно так, как получилось. Питер был не из самых сообразительных, бедолага, и я помню, что подумал – должно быть, его идея состояла в том, чтобы кто-то просто изобразил Эдит; само по себе, если бы она просто спела какую-нибудь песню о любви, это могло получиться довольно забавно, но Чейз или кто-то еще немного доработал сценарий. И вышло (совершенно без ведома Питера, я думаю), что ее заклеймили алчной авантюристкой в присутствии ее жениха. Чейз и кто-то еще устроили бурную овацию. Они сидели дальше от сцены и не видели лица Чарльза, но, ей-богу, не понимаю, как они могли подумать, что он сочтет это смешным. Однако Чейз из тех, кто оскорбит вас в лицо, а потом спросит: «Ты что, шуток не понимаешь?» – и я думаю, он настолько часто так поступал, что и вправду начал считать свои оскорбления шутками, а Чарльза или любого, кто их не принимал, тупым занудой. Чарльз встал:
– Я устал. Пожалуй, мне лучше вернуться в отель.
Томми и я вызвались сопровождать его, чем дело и кончилось. Мы широкими шагами вышли, оставив остальных оплакивать провал розыгрыша Питера.
– Возьмем такси? – предложил Томми. Было уже поздно, явственно похолодало, но Чарльз покачал головой:
– Ничего, если мы немного пройдемся? Мне хочется подышать свежим воздухом.
Мы шагали молча, пока он не заговорил снова:
– Довольно неприятно было, не правда ли?
– Ну, хватит, – Томми был настроен примирительно. – Я уверен, что они не хотели тебя обидеть. Полагаю, девушка, или парень, или кто оно там, неверно истолковал инструкции.
– Это все Питер.
– Ну…
Чарльз остановился, оглядываясь.
– Знаете, что меня больше всего огорчило? – У нас обоих было немало предположений на этот счет, но мы, конечно, промолчали. – Я вдруг осознал, насколько безмозглы большая часть моих знакомых. А ведь это по идее двенадцать моих лучших друзей, боже мой! – Он горько усмехнулся. – Мне стыдно за них и стыдно за себя.
Когда мы вернулись в отель пешком через весь Париж, остальные, должно быть, уже давно легли спать. Мы разошлись по комнатам, и я полагаю, в целом вечер следовало бы назвать неудачным – особенно учитывая потраченные организаторами труд и средства, – но каким-то странным образом я чувствовал, что вспышка гнева Чарльза меня в немалой степени успокоила. Я не изменил моей оценки его умственных способностей, но не думаю, чтобы до этого вечера я мог оценить по достоинству, насколько глубоко порядочным человеком он был. Это не самое модное качество в наши дни, но тут мне показалось, что счастье Эдит в более надежных руках, чем я предполагал.
Открыв глаза, она осознала, что сегодня – последнее утро в ее жизни, когда она просыпается под именем Эдит Лэвери. С нынешнего дня эта девушка уйдет в небытие, и что бы ни случилось в будущем, она уже не вернется. Эдит осторожно спросила себя, что же именно она чувствует. Очень часто, совершая определенный выбор, только произнеся свое решение вслух, понимаешь, что на самом деле хочешь обратного, – и она размышляла, не подсказывает ли ей ее интуиция, что она совершает ужасную ошибку, только потому, что именно сегодня ее решение станет необратимым. Но интуиция не желала играть роль Дельфийского оракула и отказалась высказывать какое-либо мнение. Она не чувствовала ни восторга, ни уныния – только то, что еще многое нужно успеть. Негромко постучали в дверь, и вошла ее мать с чашкой чаю.
Не было бы преувеличением сказать, что в то утро Стелле Лэвери казалось, что она вот-вот лопнет от счастья, что у нее сейчас остановится сердце, устав гнать по жилам кровь, кипящую от осознания, что ее честолюбивым замыслам все-таки суждено осуществиться. Было бы неверно сказать, что она с радостью отдала бы дочь наследнику маркиза, если бы он ей действительно не понравился, вот только он физически не мог ей не понравиться, разве что бросился бы на нее с ножом. Честно говоря, не думаю, что она вообще задумывалась о Чарльзе как таковом. Он был приятный малый, неплохо воспитан и не урод, вот и все, так сказать, что она знала, и больше она ничего знать не желала. Разве еще – что завтра ее дочь станет графиней Бротон.
