Лена стояла у окна спальни, в которой в последний раз в жизни провела ночь вместе с племянницами, и смотрела, заплетая волосы, вниз, во двор, где полным ходом шли подготовительные работы. Благодаря очкам она теперь могла различить все детали предстоящего пиршества, столь необычного для глаз после привычной скудости растянувшегося на долгие годы великого поста.
Позднее ожидалось прибытие музыкантов с гитарой, аккордеоном и мандолиной.
Гости, отяжелевшие от еды и разгоряченные вином, начнут танцевать и петь, обмениваться шутками и сплетнями. Какая-нибудь молоденькая парочка непременно воспользуется всеобщим весельем и суматохой, чтобы сбежать за околицу и поваляться в поле на травке.
А Лене предстоит лечь в чужую постель с мужчиной, который ей не нравится. Она испустила тяжелый вздох, перешедший в рыдание, и подумала о многих поколениях женщин, переживших тот же опыт до нее: на свадьбе веселились все, кроме невесты. Сколько новобрачных до нее отдавали себя нелюбимым мужьям, рожали не всегда желанных детей, надрывались от непосильной работы в поле и дома. Сама Лена была, несомненно, плодом совокупления, которого отец желал, а мать вынуждена была терпеть. Она следила за племянницами, сестрой и детьми, сновавшими между двором и кухней. Они были ее семьей, но казались Лене совсем чужими. Она с ними почти не разговаривала, ограничиваясь несколькими скупыми фразами, ни слова лишнего. Будущему мужу Лена вообще сказала только одно:
— Я выйду за вас замуж. Чем скорее мы поженимся, тем лучше.
Антонио Мизерокки ограничился кратким ответом:
— Я согласен.
И молча уставился на нее своим единственным глазом.
Она часто вспоминала слова матери, сказанные перед смертью: «Тоньино славный парень. Он не будет на тебя налегать больше, чем нужно».
Это оказалось правдой. За весь месяц, что длилась их помолвка, он ни разу не приласкал ее, не попросил поцелуя. Зато он преподнес ей гранатовое ожерелье с золотой застежкой, сопроводив щедрый жест словами:
— Это вроде как подарок невесте.
Лена вежливо поблагодарила, пристально рассматривая темные, сочащиеся светом камни. Потом попрощалась с женихом и закрылась одна в спальне, размышляя о том, как было бы прекрасно, будь этот подарок от Спартака.
Обо всем этом Лена вспоминала, глядя из окна во двор, пока заканчивала прическу. Она дважды обернула косу вокруг головы, закрепив волосы черепаховыми шпильками. Потом вытащила из комода гранатовое ожерелье и надела его поверх жемчужно-серого атласного платья, которое сама же, с помощью Эрминии, сшила для свадьбы.
Снова выглянув из окна, она увидела прибывшее на двор в полном составе празднично разодетое семейство Мизерокки: Помпео и Джентилину с сыном Тоньино. Жених шел посредине, между отцом и матерью. Он был в нарядном костюме темно-серой фланели и держал в руке букетик мелких желтоватых розочек. Это были цветы для нее, знак внимания, который Лена оценила по достоинству. Они зашли за ней, чтобы вместе отправиться в церковь.
Пьетро и ее братья поспешили им навстречу. Все они тоже были в парадных костюмах. Гости и хозяева приветливо раскланялись. Вокруг них радостно прыгали дети.
Лена отступила от окна, опасаясь, как бы кто-нибудь, заметив ее со двора, не догадался о том, что творится у нее на душе.
В мыслях она уже видела себя коленопреклоненной перед алтарем, видела дона Паландрану, соединявшего их навсегда священными узами брака. «На всю жизнь», — прошептала Лена, глядясь в крошечное зеркальце, висящее на стене. Дрожь ужаса прошла по ее телу, обещание, данное матери, показалось ей проклятием.
Теперь ей предстоит спуститься вниз, пойти в церковь вместе с остальными и вытерпеть от начала до конца всю страшную церемонию бракосочетания. А вдруг еще не поздно отказаться от слова, данного матери? Она могла бы вылезти из окна и убежать в поле. А что потом? Нет, уж лучше, наверное, спуститься и прямо объявить: «Я передумала. Я не хочу выходить замуж».
Конечно, разразится ужасающий скандал. Вся деревня будет перемывать кости ее семье. Пьетро изобьет ее до полусмерти и запрет где-нибудь в монастыре или в сумасшедшем доме.
Что хуже, жить с Тоньино или попасть в психушку?
Снизу ее уже звали. Лена расправила плечи и распахнула дверь комнаты.
— Иду, иду, — ответила она и начала спускаться вниз по ступенькам.
Солнце казалось Лене раскаленной добела монетой, низко подвешенной над ровной ниточкой горизонта. Лишь в одном месте плоское однообразие сливающихся с небосводом полей размыкал видневшийся вдалеке лесок белых акаций. День ее свадьбы клонился к закату, вскоре должны были сгуститься вечерние тени, но и ночь не сулила облегчения, обещая быть такой же душной и знойной. Во влажном, раскаленном от жары воздухе не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка. Вдалеке слышался лай собак.
Лена вошла во двор Мизерокки под руку с Антонио. В доме было темно, и Тоньино, первым переступив порог кухни, поспешил зажечь керосиновую лампу.
— Садись, Лена. Теперь это твой дом, — сказал он, распахивая деревянные ставни.
Родители, Помпео и Джентилина, сразу же ушли в свою комнату. Лена надеялась, что они быстро уснут. С верхнего этажа не было слышно ни звука. Она устало опустилась на стул, сложив руки на коленях. Оглушенная суетой бесконечно долгого дня, измученная нервным напряжением, Лена чувствовала себя потерянной в лабиринте противоречивых чувств, среди которых, однако, преобладало неприятие навязанного ей брака.
— Хочешь пить? — спросил Тоньино.
Он говорил негромко, стараясь не смотреть ей в лицо.
— Мне бы хотелось немного воды, — ответила Лена.
— И я с тобой за компанию, — решил он, зачерпнув воды из ведра, висевшего рядом с умывальником, и наполнив два стакана.
Лена осмотрелась. Кухня в доме Мизерокки не слишком отличалась от хорошо ей знакомой кухни родного дома. Стены, побеленные известью, большой очаг с натянутой цепью для подвешивания котла. На каминной полке — подсвечники и солонка, рядом патроны для охотничьего ружья и коробок серных спичек. У камина притулились мехи для поддувания углей и прислоненная сбоку решетка для поджаривания мяса, там же стоял деревянный ящик с дровами и мягкий стул, набитый высушенной травой. На стене висела двустволка. Ближе к двери, возле зеркала в гипсовой раме, вмурованного прямо в стену, стояла вешалка для одежды. Стеклянная «горка» с четырьмя полками, уставленными посудой, бокалами и примитивными безделушками, была задвинута в угол. Зато на видном месте красовался сколоченный из древесины вяза ларь для муки.
