Зеленое светящееся табло на видеомагнитофоне показывало 21.00. Время было еще детское, но она подумала, что надо тоже укладываться. Делать все равно нечего. Суханову она позвонит завтра. Так что нужно хорошенько выспаться, чтобы при встрече выглядеть на все сто.
Когда она тихонько забралась под одеяло, Олег заворочался. Надя испуганно затихла, но он уже обнял ее горячей рукой и привлек к себе.
— Надя, Наденька, хорошая моя, — зашептал он ей в затылок. — Я же люблю тебя, понимаешь, на самом деле люблю. Ну не могу я совершать поступки, после которых ты же первая перестанешь меня уважать… Иди ко мне, девочка хорошая, я уже забыл, какая ты…
Руки его торопливо зашарили под ее ночной рубашкой, стягивая легкие ажурные трусики. Он попытался обнять ее за талию и прижать к себе. Тогда она уперлась в его плечи руками и, с силой оттолкнувшись, села.
— Да не дергайся ты! — бросил Олег нервно и зло. — И так уже все понятно. Ложись и спи. Неужели ты думаешь, что я буду тебя насиловать?
— Я думаю, что на какие-либо поступки ты вообще неспособен, — она подтянула одеяло к подбородку. — Только ради Бога не расцени эти слова как провокацию.
Он смерил ее долгим тяжелым взглядом и отвернулся. Надя тихонько устроилась в своем углу и уже сквозь сон услышала:
— Надя, если ты больше не любишь меня, то, может быть, нам нужно развестись? Ты хочешь развода?
— Нет, — отозвалась она сонно и лениво.
— Тогда, может быть, попробуем жить как-то по-другому?
— Попробуем, — равнодушно согласилась она и тут же торопливо добавила: — Только начнем не с сегодняшней ночи, ладно?
Олег помолчал, потом снова повернулся к ней, и она почувствовала, как жесткие волосы на его груди щекочут ей спину.
— Надька, — прошептал он с горькой усмешкой, — ты бы тогда хоть отказывала как-то поделикатнее, а? Все нормальные жены если не хотят, то врут, что у них месячные или голова болит, а ты уж и повод придумать не утруждаешься…
— Хорошо. У меня месячные и голова болит. — Надя приподнялась на локте и посмотрела прямо в его печальные карие глаза. — Тебе полегчало? Значит, давай спать.
— Давай, — буркнул Олег и откатился на другой край кровати.
* * *
Сколько она промоталась по городу на своей «Вольво», сворачивая в узкие улочки, выруливая на шумные проспекты, снова сворачивая в переулки, Поля не знала. Она как-то автоматически реагировала на сигналы светофоров, почти машинально нажимала на тормоз или переключала скорость. Сначала полуденная, потом сумеречная, а затем и вечерняя Москва проносилась за окном, а она все ехала и ехала, непонятно куда и непонятно зачем. Слез не было, как не было их и в самом начале, сердце колотилось глухо и часто, а виски сжимало давящей, нудной болью. Она думала о Борьке и все время видела перед собой его пронзительно-серые глаза, лохматые выцветшие брови, улыбку — добрую, чуть ироничную, самую лучшую улыбку в мире… Об Ирочке Ларской Поля вспоминать не хотела принципиально, внушая себе, что не стоит она этого, да и вообще какая разница — кто? Ирочка? Манечка? Дунечка? Важно, что Борька! Борька… Но настырная журналисточка все время всплывала в памяти: то длинноволосой кудрявой шатенкой, переходящей дорогу, то улыбчивой девочкой с плаката «Тебе, Москва!», а то и вовсе не похожей на нее юной барышней, усаживающейся на переднее сиденье шестисотого «Мерседеса».
На углу, у булочной, Поля все-таки остановила машину. Куда ехать дальше: домой, к родителям, или к черту на кулички, она не знала. Зато ясно чувствовала, что ей необходимо сейчас заплакать, иначе сердце просто не выдержит. Но слез не было, и горло по-прежнему сжимало тоскливо и горячо. Куда бежать, кому плакаться в жилетку? Надежде? Та посмотрит насмешливо, поведет плечом и скажет что-нибудь вроде: «А чего ты хотела, подруга? Он у тебя бизнесмен, имидж обязывает, да и не придавай этому такого большого значения. Ты, в конце концов, знала, на что шла»… Будто она, Поля, все просчитала с самого начала, будто тогда, шесть лет назад, для нее имело решающее значение то, кем станет Борис — бизнесменом или журналистом в непрестижной газете. Да и имеет ли для нее это значение сейчас?.. А может, к Галке Лесиной? Та захлопочет, засуетится, начнет разрабатывать супердейственные планы мщения… Нет, не нужно сейчас никого. И не поможет никто, будет только больнее.
Поля провела дрожащей ладонью по лбу и вышла из автомобиля. К вечеру на улице стало довольно прохладно, и она, в своем легком платье с открытыми плечами, скоро почувствовала, что зябнет — с Чистых прудов тянуло сыростью. Поля шла, стараясь держаться подальше от воды, мерцающей страшно и тревожно. Куда она шла и зачем, Поля не знала. Просто шла, как еще полчаса назад ехала, и думала о том, что возвращаться ей, собственно, некуда.
Она и свернула на Мясницкую, дошла до маленького ресторанчика со стеклянной, в позолоченной рамке дверью. Есть ей совсем не хотелось, а вот выпить было нужно. Зашла в ресторан, заказала, не смущаясь, да и не обращая особого внимания на официанта, двести граммов водки с какой-нибудь закуской. Села за столик, покрытый тяжелой бордовой скатертью, откинулась на спинку стула и прикрыла глаза. Совсем рядом, на невысокой эстраде, женщина с чудесным сочным контральто пела под аккомпанемент гитары романс «Хризантемы». Голос ее, печальный, волнующий, добирался, казалось, до самого сердца и бередил, тревожил его, и без того издерганное. И гитарист играл очень хорошо, почти так же хорошо, как Борька. Поля вдруг почувствовала, как глаза ее под прикрытыми веками наливаются тяжелыми слезами, как пропитываются этими слезами дрожащие ресницы, как стекают горячие капли на щеки. И тут же ей стало легче, как будто где-то внутри отпустили мучительно и больно натянутую струну. Она открыла глаза и огляделась.
Ресторанчик был совсем небольшой, с уютным залом, картинами на стенах и огромными высокими букетами в фарфоровых вазах. Вдоль стен на старинных буфетах были расставлены пузатые самоварчики, золотистые блики неяркого света играли на их округлых боках. На столах стояли хрустальные рюмки и белоснежные, свернутые конусом салфетки. И почти сразу же она увидела его. Он сидел у самой стены, под картиной в серо-розовых тонах, изображающей интерьер старинного трактира, и смотрел на нее пристально, внимательно, странно…
На вид ему было около тридцати, но он вполне мог оказаться моложе. Темные прямые волосы, собранные на затылке в «хвост», чуть длинноватый нос, тонкие губы, брови широкие, черные, как-то по-демонически взлетающие к вискам, и глаза — карие, глубокие, зовущие… Поля даже вздрогнула, встретившись с этим взглядом, и поспешно отвела глаза.
