И как поступила бы Алька?
Хватило бы у нее отваги и сил сказать о своем отце правду? Олег не смог. Он доверял ей, но об этом рассказать не смог. Вина ли это или беда его, теперь неважно.
Но почему-то снова, неотвратимо, жестоко затягивало его в воронку памяти. Руки тянулись к клавиатуре, зажигался экран, и бездушные буквы черно мерцали на белом:
Когда это было? В апреле? В июле?
Сколько смертей или жизней назад,
Себя ли, друг друга ли мы обманули,
Закрыли глаза, когда был звездопад.
Дороги, года, перекрестки, границы,
И никогда не попасть уже в такт,
Листаю напрасно пустые страницы,
И все — все не то, и не там, и не так!..
Первым делом она заказала в номер глинтвейн. Налила полную ванну кипятка, растерла ледяные пятки спиртом. И никак не могла согреться.
Вслед за сибирским ветром ворвались в душу воспоминания.
И Тина смирилась, молча заплакав от счастья, которое нельзя было вернуть, и боли, забыть которую было невозможно.
…Они столкнулись случайно, и в этом была, конечно же, известная доля предопределенности. Алька сбежала с уроков в Новосиб, разведать, какие экзамены сдавать в вуз, на какой факультет проще поступить, сколько стоит комнатку снять. На вечернем отделении, куда она собиралась поступать, общежития не давали. Весь день она промоталась в приемной комиссии, изучила кучу объявлений, зазывных плакатов, брошюр, список экзаменов на десяток разных специальностей, но решила пока ни на чем конкретном не останавливаться. Утомленная широтой выбора, она пристроилась во дворе института на скамейке под раскрытым настежь окном кабинета, откуда в юную листву берез врывался уверенный, явно профессорский бас, изредка прерываемый другим, нетерпеливым, быстрым голосом. Потом профессор смолк, хлопнула дверь, совсем рядом послышался тяжелый вздох, и Алька увидела в окне молодого парня в ковбойке. Он стоял, опершись на подоконник, всего в метре от нее.
Мгновение они таращились друг на друга, обескураженные внезапным и близким соседством.
— Устал я, — признался, наконец, Олег, — профессора вашего хлебом не корми, дай поговорить.
— Почему «вашего»? — спросила она. — А ты что, не здесь учишься?
— Я вообще не учусь, — он смешно сморщил нос, — мне у профессора надо про экзамены уточнить, заметку написать в десять предложений, а он на полтора часа зарядил, как у вас с преподавательским составом плохо, и в столовке есть нечего, и библиотека в полном упадке…
Он быстро обернулся, потом пошурудил на столе, вытащил из-под бумаг очки — вероятно, профессорские, — нацепил на нос и забасил:
— Голубчик, вы же понимаете, главное — литература! А книг катастрофически не хватает! Обязательно напишите об этом, обязательно и категорически!
Алька расхохоталась.
— Я не поняла что-то, — пробормотала она весело, — вы — артист или журналист?
— Ты.
— Что? — не поняла она.
— Говори мне «ты», я не старый. Или у вас тут институт благородных девиц, которым не полагается фамильярничать с молодыми людьми?
Он говорил быстро, но внятно и четко, не глотая окончаний фраз, как обычно бывает это у людей, торопливо излагающих мысли. В его речи была правильность, но не занудная, а какая-то своеобразная. Приятно слушать, определила Алька.
Дожидаться профессора, чтобы вежливо попрощаться, он не стал, вылез в окно. Дурачась, поклонился ей и представился по полной программе. Получилось примерно следующее: Морозов Олег Андреевич, двадцать лет, незаконченное высшее, внештатный корреспондент областной газеты, единственный сын у родителей, холост, детей не имею, не привлекался, не участвовал, не замечен.
Она смеялась. Вовсе не потому, что его слова показались забавными или поза — уморительной. Просто стало хорошо. Очень спокойно, радостно, светло. Таких моментов необъяснимого блаженства в ее жизни никогда не случалось.
Влюбилась ли она с первого взгляда? Наверное, можно было назвать это и так. Но влюбленность подразумевает нечто лихорадочное, пронзительное, вспышкой ослепляющее сердце.
Ее сердце никогда еще не было таким зорким, как в те мгновения.
Она увидела, что, несмотря на двадцать лет, — возраст запредельный для нее, еще школьницы, — Морозов абсолютный ребенок. Так наивно, так прямо смотрели его глаза, такой пылкой была, несмотря на правильность и четкость, его речь. И улыбка, сиявшая на его лице, тоже была детской. Алька еще подумала тогда с внезапной мудростью, что он радуется не ей, а сам по себе, что просто умеет человек наслаждаться жизнью, настоящим моментом, не вспоминая вчерашнее и не заботясь о будущем. Сидит перед ним незнакомая девчонка, слушает его байки — здорово. Встанет, уйдет — тоже неплохо, в одиночестве своя прелесть.
Дальше их знакомство развивалось весьма обычно — из институтского сквера они вышли вместе, болтая о чепухе, забрели в кафе-мороженое, потом прокатились на катере, повалялись на пляже. И оба не чувствовали ни напряженности, ни трепета при нечаянном соприкосновении коленей, ни исступленного нетерпения познать друг друга немедленно, сейчас.
Легкость, схожая с прохладой сквозняка в запыленной, накуренной комнате.
Весь день они провели вместе, потом Олег поймал такси и отвез Альку в Бердск, и когда они остановились перед ее подъездом, крепкие мужские ладони легли ей на плечи, пальцы ласково гладили кожу, и это было так естественно, так правильно, что на секунду Алька изумилась, как обходилась без него семнадцать с лишним лет.
Глупость, конечно. Она отбросила эту мысль, упиваясь настоящим. И в следующую секунду Морозов ее поцеловал.
Губы у него были сильные, неторопливые, а она заспешила, ошеломленная внезапной переменой в себе, только что безмятежно-радостной, и вдруг задохнувшейся от нежности и желания. Руки сами собой взметнулись к его волосам, сдавили макушку, завозились растерянно, жадно, стремясь объять необъятное — этого мужчину с его необыкновенными поцелуями и детской улыбкой.
Она едва не плакала, не понимая, что происходит с ней, цепляясь за него губами, руками, сердцем.
До того момента Алька была почти равнодушна к мальчикам. Почти — потому что ненавидела их всех заочно, в каждом подозревая что-то от своего отца. Его злобность, мелочность, жестокость, радость от унижения слабых, угодливость перед сильными, матерщину, потные ладони, омерзительный запах изо рта, пьяное беспричинное скалозубство, похмельное обманчивое спокойствие, трезвое хмурое недовольство всем на свете.
Мир подростка не предполагает оттенков, брызжа в глаза только белым и черным. У Альки не было и этого, только отвратительная серость, изредка расцвеченная немногими радостями вроде неожиданной пятерки или отцовской рыбалки, когда дома становилось тихо до его возвращения. Обычное девчачье кокетство ей не удавалось, слишком она была зажата в своем недоверии, иронии, озлобленности. Правда, мальчишек это иногда цепляло даже сильней, чем призывные улыбочки, плавная походка или загадочные, томные взгляды. Кто-то пытался пробить стену головой, с разгону врываясь в ее жизнь цветами, подарками, нехитрыми развлечениями. Алька не сопротивлялась, время от времени ей это нравилось, чаще — оставляло равнодушной. Подсознательно она всего лишь ждала, когда очередной смельчак соскучится с ней, замороженной, и исчезнет в другом направлении.
