Он огрызнулся:
– Вам не понравилось то, что я заработал кучу денег.
– Как мило с вашей стороны.
Краем глаза я увидела Натана… в сером костюме, он направлялся в кабинет Таймона. Он не посмотрел ни направо, ни налево. Застигнутая врасплох, я бросила трубку и спрятала лицо в ладонях.
– Роуз, – ко мне подковыляла Мэйв Отли, – ты неважно выглядишь. Я принесла тебе чаю. – Она поставила чашку на мой стол. У нее были шишковатые руки, которые всегда болели. – Положи сахар. Давай, давай, он тебе понадобится.
Мэйв была очень проницательна, но скрывала это. Она мимоходом коснулась моего плеча. Ее сочувствие не было навязчивым, но я никогда бы не подумала, что принять его будет так сложно.
– Спасибо, – выдавила я.
Мэйв возилась с манжетами малинового платья: она предпочитала длинные рукава, чтобы прятать руки. Кажется, она размышляла о том, как бы не переборщить с поддержкой.
– Не позволяй им себя сломать, – наконец произнесла она и вернулась к своему столу.
Мне не хватило ни сил, ни способности сосредоточиться, чтобы понять, что она имела в виду, и я взяла первый попавшийся предмет из ближайшей корзинки на столе. Это оказалась отвергнутая рецензия на книгу Хэла. «Автор книги – мошенник», – самодовольно заявлял критик. Я держала листки между пальцев, похолодевших от шока при взгляде на Натана. Хэл писал слишком хорошо и убедительно, чтобы получать положительные рецензии. К тому же в нем всегда присутствовал специфический английский ген, притягивавший к себе самое худшее. Качество и талант, смешанные с завистью, порождали язвительность.
Я установила правило – никогда не смотреть на книги Хэла – и свято его придерживалась. Но сейчас я достала «Тысячу оливковых деревьев» из июньской стопки. Когда-то мне казалось, что лицо Хэла останется в моей памяти навеки. Но я ошибалась. Детали и резкие контуры стерлись, и остался лишь образ, расплывчатые очертания – как и с другими так называемыми неискоренимыми воспоминаниями. Словно старый камень, стертый и иссушенный непогодой. Словно песок, перемещающийся в дюнах. Я перевернула книгу и увидела Хела: он похудел, стал старше, светлые волосы поредели и выгорели на солнце, но выглядел он так, как я себе и представляла.
Натан резал цыпленка. Кухня наполнилась паром и ароматами приправ; играло радио. Я измельчала морковь соломкой. Семнадцатилетний Сэм и пятнадцатилетняя Поппи, которых с трудом растолкали ближе к полудню, нехотя одевались. Они были в том возрасте, когда принято одеваться в адаптированном к реальности стиле «анархический панк». Сэм «радовал» нас футболками, разрисованными краской из баллончика, с надписью «убей». Поппи предпочитала джинсы с отпоротыми поясами.
– Книга недели, – произнес диктор, – это рассказ о путешествии по североамериканской пустыне. «Пустыня и путник» Хэла Торна появится в магазинах в понедельник, в девять сорок пять утра…
Вода в кастрюле зашипела и вспенилась, как только морковь коснулась ее поверхности.
– Обед будет через минуту, – сказала я. – Позови детей. – Натан не двинулся с места, и я сама подошла к лестнице и позвала их. – Спасибо, – огрызнулась я, вернувшись на кухню.
– Ты читала его книгу? – Натан отрезал ломтик влажной белой мякоти.
Вопрос выпрыгнул из засады, как притаившийся охотник.
– Нет.
– Почему?
– Потому что… – Я подошла к раковине и откинула морковь на дуршлаг. Пар ударил в лицо.
– Потому что, – Натан закончил резать и разложил мясо на овальном блюде, – он все еще с тобой. По крайней мере мысли о нем.
– Вы слушали выпуск новостей, – встрял диктор.
Я переложила морковь на блюдо и поставила его в духовку, чтобы не остыло. У нас с Натаном был тяжелый период, – мы уставали и были слишком заняты, вот и все. Честно говоря, его работа мешала нашей семейной жизни, в которой и без того происходили перемены; моя работа также отнимала много сил, но нам казалось, что мы справимся с раздражителями. И все же продолжать разговор о Хэле, пожалуй, не стоило. Я мягко произнесла:
– Это неправда, Натан. Я не читаю его книги, потому что они мне неинтересны.
– Но такова твоя работа: тебе необязательно должно нравиться то, что ты читаешь.
Я занялась нарезанием петрушки.
– Не всегда.
– Рози, ты совсем не умеешь врать.
А вот и нет, подумала я. Врать я умею блестяще, в совершенстве. Но я всегда врала во благо, из лучших побуждений. Например, в постели, когда Натан прижимался ко мне и я, измученная и издерганная криками детей, проблемами на работе и необходимостью утешить мужа, думала только о сне, сне и покое. Он говорил что-то вроде: «Мы так давно этим не занимались, Роуз». И я отвечала: «Да, слишком давно», – хотя просто проваливаясь в сон. Эта ложь удавалась мне лучше всего.
– Натан, зачем ты сейчас об этом заговорил? Все в прошлом, все кончено. Я вышла за тебя, забыл? Мы счастливы. – Я повернулась к плите и быстро взбила соус. – Я никогда не была так счастлива.
Натан продолжал, будто ничего не слышал:
– Разве ты не собиралась путешествовать с ним по пустыне?
– Как-то мы об этом говорили, но разговор так ни к чему и не привел. Это было очень давно. Пожалуйста, сходи позови детей еще раз, а то обед остынет.
Натан с лязгом швырнул нож и вилку: резкий звук перекрыл бормотание радио.
– Сама их позови. – И муж развернулся на каблуках и вышел из кухни.
Я знала, где его искать: в кабинете. Сложив руки на коленях, Натан сидел за столом, уставившись на аккуратную стопку счетов и семейных документов. В его глазах стояли слезы; слезы, виной которым была я, но я не понимала, почему он плачет.
Я стояла, упершись руками в бока.
– Натан, даже я никогда не думала о Хэле так много, как ты. У тебя это превратилось в привычку, в оправдание. Тебе прекрасно известно, что Хэл для меня более чем мертв.
Натан повел плечами. Этим жестом он словно молил утешить его, успокоить. Я встала перед ним на колени, взяла его ладони в свои и поцеловала.
– Натан, ты глубоко заблуждаешься.
Какое-то шестое чувство заставило меня поднять голову. Навстречу мне шла Минти – решительно, насколько позволяли ее тонкие каблучки. У моего стула она остановилась.
Сначала мне не хотелось смотреть на нее. Потом я все же взглянула.
Она вся светилась торжеством и тайным удовольствием: по крайней мере, так показалось мне, Роуз, у которой появилось новое видение. Трусить было не в духе Минти, и я всегда восхищалась ее храбростью. И еще ее стройной фигурой под белой маечкой и крошечной черной юбкой. Минти выставляла напоказ свою красоту и стройность… но как? С уверенностью женщины, чье поколение не понимает, зачем нужен феминизм.
