За окном все сильнее барабанил дождь. Точка-точка-тире – шифровка из дождя. Марии казалось: еще немного, и она сумеет ее прочесть…
– Знаешь, почему в политике тебя не принимают за свою? – продолжал Василий. – Потому что ты не потеряла способность мечтать. А это к парламенту, выборам, власти отношения не имеет. За это тебя любят, по-своему даже уважают, но… боятся. Сделать ничего не дадут. Если таких, как ты, допустить к власти, мир перевернется, а с ним – и они. Так что тупик, куда ни кинь. Надо убегать в свою Африку и начинать заново. А? Согласна? – Он снова прильнул к ее спине, пытаясь заглянуть в лицо и целуя плечо. – Как тебе моя речь? Быть таким голым и таким серьезным – это реально круто! А впрочем, как и лежать в постели с депутатом. Есть в этом что-то противоестественное, ты не находишь? Ты вообще слышишь меня? Ау! Аутист несчастный! Ответь!
– Угу, – откликнулась Мария. – Хорошо. Африка, большие животные. Я согласна. Я люблю больших животных. Слонов, гиппопотамов, жирафов, львов. Главное, чтобы они были большие… И еще киты. Я никогда не видела китов…
– Все будет!!! Слоны, носороги, киты! Все получится, все! Главное, не бояться мечтать! Кстати, я пойду посмотрю, как тут с завтраком, и скоро вернусь. А ты одевайся. – Василий поднялся. Мария слышала, как к шуму дождя примешался шорох одежды. – И перестань курить. Я вернусь, и мы пойдем гулять. Представляешь, мы совсем свободны и будем делать все, что захотим!
– Там дождь, – сказала она. – Надо взять зонтики…
Дверь легонько хлопнула.
– Курить под шум дождя – сплошное удовольствие. Не знаю почему, но в дождь хорошо курится… – продолжала Мария, не замечая, что осталась одна.
Не меняя позы, она смотрела в окно. Наконец уставшие глаза закрылись. Рука с погасшей сигаретой повисла между кроватью и полом, почти касаясь брошенных на пол чулок с ажурными резинками. На стуле небрежно повисло открывающее спину и плечи элегантное платье.
Погружаясь в дрему, Мария вспоминала встречу с Тонино…
* * *
Они стоят в саду. Вокруг, сколько хватает взгляда, – холмы, покрытые разноцветными весенними коврами. Художник поместил их двоих в картину, где красота природы обозначилась не чем-то сильным – горами, морской волной или вулканом, – а абсолютно мирными линиями холмов. Но из-за того, что эти линии уходят за горизонт, простая природа обрела неожиданную мощь.
Кривые камни вперемешку с травой создают впечатление, будто земля вокруг – необитаема. Перед ними – арка, сложенная из тех же камней, созданная Художником в принципиально наивном стиле.
– Арка – это начало чего?
– Арка – это начало известности для неизвестных. Я сделал этот памятник для людей очень хороших, но которым не досталось славы… Так часто бывает.
Он берет ее за руку, ведет дальше… И вот они уже идут между деревьями, усыпанными маленькими яблоками с зелено-медным отливом, словно сделанными из тяжелого металла. Яблоневый сад простирается далеко-далеко и кажется бесконечным.
Мария трогает светящееся тусклым светом яблоко. Кажется, это плод не природы, а произведение мастера по литью. Не решается сорвать.
– Никогда не видела таких…
– …Подобные сорта росли очень давно, когда норманны завоевывали эти земли. Сорт исчез – он сохранился только здесь, в Саду забытых фруктов…
Художник тянет ее за руку, влево, из-за деревьев выступает небольшая побеленная каменная часовня с простой дощатой, в трещинах, дверью, потускневшей от дождей и ветра… Хочется потянуть дверь на себя, услышать скрип заржавевших петель. И конечно, заглянуть внутрь, где явно скрывается какая-то тайна.
Но дверь не поддается. Старик улыбается:
– Это – часовня Андрея Тарковского. Ты не сможешь войти туда, потому что там – его мир. А в этот мир никто не смог войти. И это хорошо… Ты лучше посмотри сюда…
Неподалеку, на маленькой полянке среди деревьев, лежит на земле бетонный круг, похожий на гончарный. В центре «растут» изящные и, как это ни удивительно, хрупкие чугунные розы. Мария смотрит на отбрасываемые ими тени – и вдруг понимает, что это – два профиля.
– Что это такое?
– Сейчас увидишь, – отвечает Художник.
На ее глазах солнце двинулось к горизонту, все быстрее, быстрее, быстрее… Профили постепенно приближаются друг к другу, сливаются в предзакатном поцелуе.
– Это Мазина и Феллини. Они очень любили друг друга, и я решил повторить их в розах. Я очень любил их. Люди сооружают памятники, но я решил создать свой…
Они переносятся из сада к древней каменной башне. Здесь, в зарослях травы, – две каменные плиты. На одной написано: «Посвящается Феллини». На другой: «Мазина, перестань плакать. Феллини».
– Эту фразу он часто говорил своей жене, – поясняет Старик.
Картинка вокруг снова меняется. Вместо деревьев и башни возникают небольшие каменные ковры, выложенные разными узорами…
– Я сделал это, чтобы сохранить все то, что уходит… Некоторые ковры посвящены ушедшим великим мастерам – Рафаэлю, Данте… Другие – никому не известным художникам. Но в любом случае я сделал эти ковры, чтобы про ушедших вспоминали чаще…
Они идут от ковра к ковру. Мария все больше и больше понимает, что ей удалось приблизиться к чему-то, где наверняка ей будет лучше. Это было так похоже на ее «африку». И в этом мире, так же как это делает Художник, ей предстоит создавать другую реальность, населяя циничный мир своими другими героями.
– Ты угадала… Не все хорошее и доброе, что ты хочешь донести до людей, делается с помощью твоей работы. Иногда просто образ женщины в тени, отраженной в зеркале, может объяснить мир людям лучше, чем бесконечный поток суетливых слов…
С шумом захлопнувшаяся дверь вытащила ее из сна.
Еще не очень понимая, где находится, улавливая в воздухе лишь свежий запах дождя, Мария повернула голову. Василий стоял на пороге, промокший с головы до ног – он все-таки не взял зонт! – с резиновыми сапогами в руках. Она смотрела на него заспанными глазами. Заспанными и счастливыми.
Василий отбросил сапоги. Не снимая намокшей куртки, рухнул в постель. От него пахло дождем и Венецией. Мария прижалась к нему, губами впитывая и дождь, и Венецию.
– Нам повезло. – Василий тормошил ее волосы. – Прилив! Катаклизм! Холл гостиницы в воде. И кругом – вода. Представляешь? Люди сидят в барах и ресторанах по колено в воде. Здорово! А ты спишь. А там – такое!
– Уже не сплю.
– Да! У нас есть одноразовые сапоги. Мы пойдем по воде. На площади Сан-Марко выстроили специальные мостики, чтобы ходить по ним, но можно – по воде!
Сан-Марко, Бродский, «Смерть в Венеции», полузабытые старые открытки – все хлынуло разом, разбудив ее окончательно…
