Его глаза плутовато сверкнули; он явно наслаждался, лицезрея ту публику, которую сумел собрать в зале.
— Боже! Кингмен, сядь, пожалуйста, и будь серьезным. — Энн подала мужу черную салфетку и хлопнула ладонью по сиденью задрапированного в черный атласный чехол стула (все в помещении было черным или шафрановым — цвета упаковки духов "ФЛИНГ!"). — Вот сюда, рядом со мной.
— Где сядет Флинг после того, как она будет представлена? — Кингмен мялся вокруг стола, как малолетка, потерявший на дне рождения свой стул, и лишь на секунду остановился, чтобы поцеловать макушку младшей Энн в том месте, где ее волосы были стянуты в конский хвост.
— Рядом со мной, папуля. Мне просто не терпится увидеть ее живьем. Я случайно увидела ее за занавесом: она точно как Статуя Свободы — только из золота.
— Ш-ш-ш, Другая, — с мягкой укоризной сказала ей мать. — Где твое воспитание? Эта девушка — всего лишь коммерческий проект твоего отца, а вовсе не новый друг нашего семейства.
Фотографы, ни на секунду не спускавшие глаз с четы Кингменов, были допущены в заднюю часть комнаты, отгороженную цветным бархатным канатом. Работы по реконструкции интерьера отеля, за которые фирма Трампса получила свои тридцать миллионов, придали помещению одновременно и древний, и новый вид: сохранив его прежнюю элегантность, фирма проделала с ним то, что называется "омоложением лица". Перед фоторепортерами и телеоператорами, расположившимися в самой удобной точке зала, открылась захватывающая и грандиозная панорама мира богатства и моды — мира, обедающего на досуге. Леди, потратившие день на то, чтобы сделать маникюр в одном из маникюрных заведений Тенди, завитые лично месье Люпом, понежившиеся в коконе из кремов в косметическом салоне Жоржетты Клингер, были сейчас изысканно бледны, тщательно напудрены, а их волосы после долгих и безжалостных надругательств образовывали на головах некое подобие мотоциклетных шлемов или солдатских касок. Жесточайшему налету подверглись банковские подвалы и сейфы: из них были извлечены на свет божий даже те драгоценности, что по нескольку лет не видели солнечного света. Презентация "ФЛИНГ!" стала мини-отображением стиля увеселений, экзистенциального по своей сути, присущего восьмидесятым: если дерево упало в лесу, но никто не увидел или не услышал этого, упало ли дерево на самом деле? Если высший свет Нью-Йорка, старый и новый, устраивает вечер, веселится, развлекается, а пресса и телевидение об этом ни сном ни духом, происходит ли все это на самом деле? Богачи и надменные леди, знаменитые своей скупостью на деньги и душевное тепло, неожиданно становятся щедрыми и охотно предоставляют в распоряжение фотографов свой профиль и анфас. Эта вечеринка конца восьмидесятых, вечеринка, на которой магнаты потеснили кинозвезд в роли знаменитостей, началась, и ей суждено было надолго остаться в памяти американского народа, и в светской хронике города. За каждым стулом стоял официант в белых лайковых перчатках, перед каждым был положен серебряный календарь фирмы Картье с выгравированными на нем инициалами "Кармен Косметикс" и датой проведения праздника, обведенной в кружочек. Три специально приобретенных для вечера серебряных с позолотой кубка для вина были наполнены до краев. Когда поднялся архиепископ, чтобы возблагодарить за ужин, представители всех конфессий склонили головы, благодарные каждый своему Богу не столько за искусно приготовленную и изящно разложенную на тарелки еду, которую никак нельзя было назвать хлебом насущным, сколько за эти годы промышленного бума и финансового процветания, обеспечившие им их фантастические прибыли.
Как долго продлится этот взлет? Вопрос этот волновал всех, независимо от вероисповедания, но тут запела Лайза Минелли и вывела публику из раздумья. А затем, как только убрали тарелки с остатками жаркого — фазана, фаршированного гусиной печенкой, языка с фундуком, запеченного в тесте, — и перед тем, как на столы подали салат и десерт из малинового мороженого-суфле, загремел барабан. Питер Дачин пробежался пальцами по клавишам, люстры погасли, осветился помост, к микрофону вышел Боб Шорт, лучи прожекторов скрестились на пустом подиуме, и все замерли в ожидании. Вилки легли на место, брови изумленно взметнулись вверх — Золотая Девушка появилась в свете прожекторов и заскользила по подиуму: ноги, грудь, свободно распущенные волосы. Она двигалась телом из стороны в сторону не меньше, чем вперед. Ее огромный чувственный рот, сморщенный в гримаске, расцвел в улыбке, когда она увидела Кингмена, стоявшего в конце пути, чтобы приветствовать ее вступление в свой мир, благоухающий ароматами везения и успеха. Сзади остались незнакомые или малознакомые лица, и бедра ее легко колыхались в ритме песенки Бобби Шорта "Давай повеселимся!". Ропот и общий вздох послышались в зале, когда обычно холодный Кингмен обнял ДЕВУШКУ ФЛИНГ, прекрасную и строгую, как античная колонна на фоне кипарисов, острую и пряную, как малина и шоколад после секса.
Энн Рендольф Беддл чуть не задохнулась от изумления, когда ее супруг вдруг поцеловал манекенщицу, но ее "Ох!" затерялось во всеобщем восторге, охватившем публику при виде пятидесяти официантов, появившихся на помосте, чтобы на серебряных подносах разнести по залу флаконы с ароматом "ФЛИНГ!". Сотни черных и шафраново-золотых воздушных шаров с потолка полетели в зал, а гигантский проекционный телеэкран загорелся, демонстрируя зрителям фейерверк, устроенный снаружи, в Центральном Парке. Четвертое июля в ноябре! Сочельник в канун Дня благодарения! Публика, позабыв про свою хваленую патрицианскую выдержку, нетерпеливо отвинчивала пробки флаконов и пузырьков с духами и одеколоном "ФЛИНГ!", как будто это было шампанское. Даже самые степенные из обитателей Новой Англии, равно как и потомки голландских поселенцев, привстали со своих мест, когда следующие пятьдесят официантов вынесли еще один сувенир — фотоаппараты для мгновенной съемки типа "Полароид", заранее заряженные кассетами, чтобы гости могли запечатлеть торжественный момент и себя для потомства — деталь, "довешенная" Ох-Уж-Этим-Бобом и Гейл к историческому чествованию Нью-Йоркского исторического общества и тем самым навсегда вошедшая в его анналы. Пузыречки, фейерверк, дегустация духов и десерта помешали большинству присутствовавших заметить, как манекенщица и финансовый воротила целуются на внезапно погрузившемся в темноту подиуме.
— Живо за мной, прекраснолицая. Там, в конце холла, есть пустая комната для приемов.
Ухмыльнувшись, Кингмен Беддл поймал тонкую руку манекенщицы своими жесткими мозолистыми пальцами и поволок ее по скользкому танцевальному паркету через толпу людей, качавшихся в объятиях друг друга под мелодию Питера Дачина, дирижировавшего оркестром прямо от рояля. Кстати, именно Дачин в свое время играл на свадьбе Энн и Кингмена.
