воздушная девочка с идеальной укладкой и хорошеньким личиком. Они как будто две суперзвезды.
Макс – он же Важный Птиц, он же Мужчина Мани – доводит мою племянницу до беседки и усаживает за стол, а сам окидывает меня с ног до головы пристальным взглядом, будто я под столом могу прятать пушку, чтобы пристрелить его ненаглядную.
– Что? – я развожу руками, а потом ставлю перед Маней бокал и наполняю его вином.
– Ничего, позвони, как закончишь, – говорит он Мане, кивает мне и отчаливает.
Я смотрю ему вслед и понимаю, что он как бы старше меня, а считается мужчиной Машки, моей маленькой девочки.
– Привет, – тихо здоровается она и поднимает на меня робкий взгляд. – Ты чего?
– Просто. Спросить, как ты, – говорю это и понимаю, какая косячница, и как, наверное, во мне Маня разочарована. Несколько дней назад я хотела разрушить её отношения с тем самым мужиком. Не из вредности, а потому что… испугалась. – Испугалась, – произношу вслух.
– Что?
– Я испугалась за тебя. Я испугалась, что ты маленькая и беззащитная, а он большой и страшный. Испугалась, что он поиграется и уедет в свою Америку. И что Марк ушёл – тоже испугалась, потому что тоже виновата. Прости, Мань.
– Неля, – шепчет Маня, глядя на меня во все глаза, а потом делает большой глоток вина. – Всё хорошо, – она кивает и вытирает набежавшие слёзы.
– Не реви, – вздыхаю я.
– Как Марк? – она меняет тему, но я вижу, как подрагивают её пальцы, и как она всё ещё часто дышит, чтобы не заплакать.
– Он не помнит. Последние десять лет. Вернее, он что-то помнит, что-то нет. Что мы решили разводиться – не помнит. Что мы женаты и у нас трое детей – тоже нет. Что я стерва – не помнит. Что я…
– Слушай, – Маша отвлекается от слёз и наваливается на стол. – Вопрос на миллион. А что изменилось?
– То есть? Всё.
– Нет же. Поговори со мной, как со взрослой!
И я охреневаю. Поговори со мной, как со взрослой… Это почти заклинание какое-то, которое вводит в ступор. Мне вдруг становится ясно, что не Соня мой ближайший уходящий поезд, а Маня. Первый ребёнок в моей жизни, которому уже лет столько, что даже папенька отпустил “взамуж”.
Я позвонила сегодня не маме, потому что не чувствовала никогда ее поддержки, и мне правда жаль, но это так. Я позвонила Маше, потому что она была первым младенцем появившемся в моей жизни. И ближайший человек, которого Маша бы назвала мамой – я, не Лара. Не моя мама. Я.
– М… о чём? – я понимаю, что не умею. Я откровенна, максимально. Но, как выяснилось, с Маней есть барьер.
Я рассказывала ей когда-то про месячные и секс. Это не было неловко, я была старой мудрой совой лет двадцати с хвостиком. Было по фану тренировать своё материнское слово, когда в кроватке крошка, а теперь взрослая версия дочки задаёт вопросы, и не о будущем, а о том, что актуально прямо сейчас. И вот снова. Сидит передо мной Маня и задаёт вопросы, которые далеко не теория – это раз. Про меня родимую – это два.
Ей не поучения интересны, не “не делай так”, а “я делала так”. Примеры. Горькая правда. И мне страшно, потому что кажется, что это мой главный экзамен.
– Что изменилось за десять лет. Просто статистику. Сухую и суровую, – Маша улыбается, и я вижу, какая она смелая сейчас. И завидую, потому что мне не у кого было спросить, так себе оправдание, из той же оперы, что “а мы в поле рожали”.
– Ладно, давай попробуем. – Я заинтригована. – Первое. Я стала намного сильнее. Я перестала просить о помощи, даже элементарной. Мне стало “проще самой сделать”.
– Это плохо?
– Сейчас понимаю, что да. Что это расслабляет. Представь, что кто-то станет всё за тебя делать. Станет сам уносить твои вещи в стирку, потому что ты “точно не то и не с тем постираешь”. Сам готовить и не просить помощи, потому что “проще самой”. Сам варить кофе утром, сам… – Маня морщится. Ясно, конфетно-букетный и кофейно-омлетный период в самом расцвете. – Так вот. Сам. Сам. Сам. Ну, точнее, сама… а потом смотрю такая и… ну он и не парится. А я всё сама, всё умею. Мне уже будто и не нужна помощь. Сначала я гордилась этим, а потом пробило на обиду, что я всё сама. А теперь понимаю, что он, наверное, не виноват. Я отказывалась долгие годы от помощи, а потом обиделась, что её нет. Как-то так.
– Понятно. Дальше?
– Мм… мы перестали сидеть и обниматься. Не во время фильма, а просто так. Во дворе, на балконе там.
– Почему?
Я пожимаю плечами и пытаюсь найти ответ, но не могу.
– Не знаю. Потому что. Перестали касаться друг друга. Я раньше могла часами гладить его шею или перебирать волосы. И мы могли просто целоваться, без намёка на продолжение. Ещё я перестала смотреть сериалы. Просто не до них, нет времени.
– Это не ок?
– Не ок. Нужно что-то любить, помимо детей, мужа и дома. Как хобби, только ещё более личное. Книжки и сериалы, которые смотришь лично ты – это как нижнее бельё. Интимно. Это время, которое только для тебя.
– Дальше.
– Музыка. Я перестала слушать свою музыку. В машине у нас “За окном опять сугробы” и ещё что-то в этом духе. В доме нет-нет, а попсятина.
– А она ему не идёт совсем, – начинает петь Маня, щёлкая пальцами и пританцовывая, и я смеюсь.
– Вот-вот… Я пыталась слушать музыку в наушниках, пока убираюсь, но меня затыркали “Ма-ам, ма-ам, ма-ам!” Я стала забывать, что я слушаю. У меня нет плейлиста. Помнишь, у меня вся жизнь была в плейлистах?
– Да-а, – Маша кивает и складывает руки в молительном жесте. – Это было прекрасно. Возьми сегодня вечером и ходи, слушай музыку. Как раньше.
– Пойду, – киваю я. – И даже попытаюсь найти старый плеер. Пф… что ещё… Ну секс, конечно!
– Он кончился из-за детей?
