молчим, восстанавливаем дыхание. Накал спал, и на его место приходи опустошение.
Он скользит ладонями по обнажённой коже, оглаживает грудь, плечи. Потом возвращается к ягодицам.
— Я делаю тебе больно, — шуршит его хриплый голос.
— Что? — не понимаю я его.
Он резко разворачивает меня к себе и осматривает с ног до головы. Рука его скользит за взглядом, по подбородку, и шее, по груди и талии.
— Ты про синяки, — понимаю я, — нет мне не больно.
Глажу его руки, пытаясь успокоить.
— Не больно, — усмехается, и берёт мою руку, на запястье которой красноречиво виднеются результат его несдержанности.
— Тебе это нравиться? — спрашивает он. — Когда я так сжимаю тебя, что ты вся в синяках? — спрашивает обвинительно.
Смотрит с возмущением, нависнув сверху. Я даже отклонилась, уперев бёдра в столешницу стоящего позади меня стола.
— Но тебе, же тоже это нравится, не сдерживать себя, — тоже возмущаюсь я.
— А раньше, тебе это нравилось, или ты страдала от моей нежности? — в его взгляде вновь разливается презрение.
— Стеф, — выдыхаю я, — я никогда не страдала с тобой.
— Тогда почему? — задал он главный вопрос, вперив в меня тяжёлый взгляд, боль в котором я физически ощущала.
— Стёп, прошу тебя, это было просто глупое…
Меня прерывает включившийся автоответчик на Стёпином телефоне. Он беспрерывно вибрировал, пока мы были заняты друг другом, и видимо сработала какая-то функция.
— Степа, ну что ты дуешься! — вещал телефон, нежным, томным, женским голосом. — Я не рассчитала, не успела на самолёт! Любимый перестань дуться и возьми трубку! — потом писк.
Я смотрю на его застывшее лицо. И меня разбирает смех. Нет мне больно, обидно, и неприятно, но сейчас мне смешно, просто дикий смех разбирает.
— Лицемер! — выдаю я. — Какой же ты лицемер! — толкаю его в грудь, чтобы отошел от меня, но он не двигается.
— Дай мне пройти! — снова толкаю, и он перехватывает мои руки.
— Я ничего тебе не обещал, — цедит сквозь зубы, а во взгляде разливается досада.
— Это ты себя или меня утешаешь? — скалюсь я.
— И это ничего не меняет, — опять режет своим скрежетом.
— Да пошёл ты! — снова улыбаюсь, игнорируя тот факт, что он прижимает меня сильнее. — Ты только что трахал меня и называл своей, а вчера допрашивал с пристрастием, переживая, что меня может кто-то ещё имеет, а сам!
— Ты сама виновата Роза, ты сама всё закончила, и сама все начала, заново! — он уже вжимает меня в себя.
— Чего тогда держишь меня?
Он схватил меня за волосы и запрокинул голову.
— Ты же кайфуешь, когда я так с тобой обращаюсь! Млеешь, течёшь, от жёсткости! — фырчит он, обдавая моё лицо, горячим дыханием. — Я год сдувал с тебя пылинки, а надо было сжимать и давить, тогда бы ты не предала бы меня!
— Я не предавала тебя! — выкрикнула я, дёрнулась в его руках. — Это просто глупость, которую я совершила, чтобы ты понял разницу. Ты обидел меня, и я решила отомстить!
— Как? — он тоже орал. — Лечь под другого мужика?!
— Какой резон вести разговор, если ты не настроен на диалог. Ты так любил меня, но когда я совершила ошибку, выслушать даже не захотел, и сейчас ничего не изменилось! Давай трахай меня! — я дёрнула его ширинку, достала член, который быстро наливался, воспрял, развела ноги, и обхватила за бёдра. — Или отпускай!
Он зло толкнулся вперед, насаживая меня член, грозно взирая сверху. Ещё и ещё раз, пока не выбил из меня сдавленный вздох, но потом остановился и вышел из меня. Отступил, давая проход.
— Уходи, — отвернулся и оправился.
Я неуклюже встала, и накинула на оголённые плечи халат.
— Я знаю, что ты меня любишь, — говорю ему, — такую вот порочную лгунью, всё равно любишь, только себе самому осталось признаться.
Выхожу в коридор и плетусь до своего номера, как дорогу различаю, слёзы заливают все глаза.
14
Утром мы одновременно выходим из своих номеров. Замираем, тяжёло буравя друг друга взглядами.
Стеф в тёмном костюме, на европейский манер, без рубашки. Вместо неё тонкий джемпер, с треугольным вырезом на груди. В руках кожаный кейс и телефон. Чисто выбрит, волосы в стильной причёске. Взгляд острый, того и гляди проткнёт.
А мне ничего не остается, как носить тонкую водолазку, скрывающую мою бурную, и сумбурную личную жизнь. Сегодня предпочла надеть укороченные брюки к ней, и сверху накинула приталенный пиджак. Надеюсь, что тоже выгляжу по-деловому, и собранной. Роль жертвы не по мне.
Наш безмолвный диалог обвиняющими взглядами прерывает Пётр, который тоже выходит из своего номера.
— Доброе утро, — здоровается он, — Степан Дмитриевич, Роза Викторовна.
— Доброе утро! — говорим мы одновременно. И было бы это забавно, если не было бы столько напряжения между нами. Я первая отворачиваюсь и иду к лифту, мужчины идут следом, обсуждая предстоящие планы на день.
Но в лифте нас ожидает подстава. Откуда все эти люди. Что за оптовый съезд вниз, половины отеля. Мы протискиваемся вполне просторный лифт, сейчас заполненный до отказа, и получается так, что Пётр застревает впереди, а мы со Стёпой, протиснутые, и стиснутые, замираем в углу. Я практически впечатана в него спиной, и вполне отлично ощущаю твёрдое тело, несмотря на слои нашей одежды.
Эта двусмысленная позиция нервирует.
Я чувствую, как он дышит, как шевелятся мои распущенные волосы под его дыханием. И сердце, словно в унисон с моим бьётся, всё быстрее, потому что его близость волнует. И аромат его, среди всех этих запахов, чётко выделяется и словно обволакивает меня. И тепло крепкого тела позади, в котором так и тянет раствориться. Доверится его сильным рукам, настойчивым губам, пуст будет, каким хочет, что грубый, что нежный, он мил мне любой.
Доверится?
Мои губы трогает горькая усмешка.
Нет я не питала иллюзий, что все эти годы, он был один.
Я вообще не питала иллюзий на счёт него.
Закрыла
