улыбнулась она в ответ. Нет иронии, сарказма. Только налет шутки, его стоит смахнуть, как пыль, и останется просто ее очаровательная улыбка со слегка накачанным бантиком. Его бы к себе, прижать к губам и не отпускать.
– Я бы хотела здесь искупаться, будь на дворе лето. Сейчас, пожалуй, воздержусь. – Мила слегка поежилась и обняла себя руками. На улице чуть меньше двадцати градусов, вот-вот наступит лето, но только ветерок еще не летний, а вода кажется ледяной.
– Я думал об этом же.
– Мы играть-то будем? – уже без тени шутки перевела она тему.
Прикрываю глаза и считаю до трех. Разговор, который не стоит оттягивать.
– Почему ты решила позвонить мне только спустя четыре года? Где ты была раньше? – вопросы льются из меня, их тяжело остановить. То, что давило и не давало покоя. Как загадки, которые невозможно разгадать.
– Ты решил именно с этого вопроса начать?
Мила.
Меня словно окатили холодной водой. Даже ледяной, такой, как в этом маленьком озере в промозглом ноябре, когда на поверхности еще нет льда, но при мимолетном касании этот мертвецкий холод передается от кончиков пальцев. Мне и сейчас стало холодно, будто я начала покрываться льдом. Он так прекрасен снаружи, но одинок внутри. Я осколок этого льда.
– А ты ждал?
– Возможно.
Открываться тяжело. Каждое слово дается с трудом. Ты отрываешь его от своей души, оставляя рваные раны. Вспоминаю первые встречи с Мистером М. Было так же. Открыться чужому человеку должно быть вдвойне тяжело. Но он сумел найти ко мне подход, расположить к себе. Как? Может быть, его улыбка, его голос, – все это вместе давало мне поддержку. Сейчас мне эту поддержку никто не окажет. Глеб другой.
Он выжидательно смотрит на меня. Глаза сверкают нехорошим огнем. Того и гляди вспыхнет. А если загорится он, то и я буду полыхать следом. Так было всегда. Могут ли вообще две спички существовать рядом? Глеб дышит часто, а взгляд бродит по моему лицу, часто останавливается на губах. Облизываю их. Между нами сверкает молния, разряд, что пока не убивает, только пугает.
Я понимаю, что Глебу действительно нужны ответы на свои вопросы. Он вообще не тот человек, кто будет делать то, что не хочет. И спрашивать то, что неинтересно.
Бокал вина, что Навицкий все-таки мне налил, выпиваю практически залпом. Там несколько глотков, но они мгновенно несут тепло по венам, а горло полыхает от алкоголя. Я начинаю гореть, мне дали топливо.
– Первые дни после твоего отъезда я помню смутно. Тогда все дни слились в один большой клубок. Наматывается все больше и больше. Я словно был за стеклом. Вокруг что-то происходило, а я сидел и смотрел в окно. Серость какая-то. Все казалось никчемным, тусклым. Я будто потерял вкус и слух одновременно. Просто смотрел на все, что меня окружало, и тупо наблюдал. Никакого анализа, никаких мыслей, никаких выводов. А ночью… – Глеб замолкает. С каждой секундой я приближалась к нему все ближе и ближе, сокращала расстояние между нами до мизерным значений. Его откровения такие же тяжелые как и мои. И даются с таким же скрипом. Это не обычная дверь, ее не смажешь. Но ты открываешь ее раз за разом, потому что иногда это необходимо. Надо закрыть дверь в прошлое, чтобы появилась дверь в будущее. И ты зажата между ними, а в ушах все тот же скрип.
– А ночью, – мне хочется дослушать. Что там? За его дверью?
– Вообще-то я первый задал вопрос, – голос уже не такой мягкий как был. Он пропитан злостью. Я – ее причина.
– Потому что мне так захотелось. В Париже была своя жизнь, – опускаю взгляд, там картинки из прошлого видятся не такими яркими и живыми, – Тут тоже все завертелось, – пытаюсь придать голосу бодрости, играю.
– А как же Большой театр?
– В Большой я не пошла, – отворачиваюсь и делаю пару больших глотков, тем самым допиваю свой бокал. Глеб замечает это и просто ухмыляется. Это снова ранит, ведь всю правду я ему никогда не расскажу.
– Странно. Это ведь было твоей мечтой.
– Не всем мечтам суждено сбыться, – тяжело. Вспоминать это снова тяжело. Мистер М не прав, никогда не станет легче, время не лечет. – Я никогда не хотела того, что произошло. Я имею в виду свой план. Да, Глеб, звучит неправдоподобно, но это так. У меня был порыв, словно меня подменили, и с Павлом разговаривала не я, не та Мила. И я хочу все исправить. Наши жизни разошлись, такое бывает.
– Чтобы понять это, тебе понадобилось четыре года? – он снова злится. Встает со своего места и направляется к озеру. Шаги большие. Он преодолевает это расстояние за какую-то секунду. Того и гляди сейчас нырнет. Я не могу на это смотреть и стремительно поднимаюсь и иду следом. Если нырнет он – нырну и я. За ним.
Он смотрит вдаль, а я встала рядом. Хочу взять его за руку, показать, что я здесь, рядом. Но страх, что он не даст этого сделать, сидит еще внутри. Он как зыбучие пески затягивает мои надежду.
–Да как-то руки не доходили, – звучит глухо, даже наигранное безразличие не в силах это скрыть.
– Твою мать, скажи правду, Мила! – Его голос, его движения пропитаны агрессией. Нет, она не причинит мне вреда, он никогда меня не тронет, отчего-то я в этом уверена. Но если коснуться его руки, невзначай, слегка, в знак поддержки, можно сильно пострадать: взгляд что проткнет насквозь, раздавит, уничтожит, погубит.
Глаза темные, там бездна, и она манит. Парадоксально, но хочется коснуться и ее, чтобы она перетекла. А потом накрыла и потопила. Странное чувство: бежать от Глеба или позволить его тьме завладеть мной?
То, отчего я убегала, настигло. Сама к этому пришла. Добровольно.
– Потому что сначала мне было не до тебя, Глеб. Я … – делаю глубокий вдох. Сейчас слова – взмахи ножа, могут ранить, могут просто напугать, а могу проткнуть сердце, – любила тебя. Безответно. И много-много лет. Холила в себе надежду, что однажды…. Потом этот глупый план, до сих пор виню себя. И все казалось бы стало хорошо. Но ты как был эгоистом, так и остался. У меня не получилось, хотя я старалась, правда. Но ошиблась. В тебе. В себе, – мой голос уже неспокойной. Я кричу, ругаюсь. Голос надрываю. Мне просто больно. – И я уехала поэтому. Та история с выступлением, потом авария. Ты закрылся, отстранился. Грубость твоя опять же
