Залив девочек - Александра Нарин

Я немного уснула, и у меня в голове закружились надписи и улицы города, люди, которые торгуют, кричат и ездят на машинах. Целый город засунули ко мне в голову, рельсы, колеса, магазины и пар от чая с молоком, который мы покупали. Потом я захотела в кусты.

– Долго еще до нашего поезда? – и я показала маме мизинец.

– Ади кадавулаэ! Я думала, эта девочка спит, – засмеялась мама. – Иди вон туда, за деревья, – она мне махнула на улицу.

Я запрыгала и подставила руку к уху, будто говорю по телефону. За вокзалом было совсем тихо и темно. Я не боялась, потому что кругом жили люди. В некоторых окнах светили лампы. В городе это не в поле бродить, не зная, то ли демоны придут ночью, то ли леопард. В городе пахнет людьми, едой. Я сходила в туалет и так и сидела. Смотрела, какие красивые окна. Разные занавески: синие, красные, темные в листьях. Смотрела, как торговец спит на двух стульях у лавки, весь кривой, тесный; как по пустой улице прошли два человека на станцию. Потом на небо: даже над городом муж Минакши устроил беспорядок, разбил кувшин, залил все рисовым отваром – осколочки звезд едва видны. Придется ей сегодня опять убирать. На всякий случай я еще раз сходила в туалет. Я вспомнила, что в автобусе это нельзя и, наверное, в поезде тоже.

Когда я поднялась на вокзал, мама заорала:

– Беги, Аафрин, беги, дочка!

Я ничего не поняла сначала. Она дралась и вырывалась, а двое человек крепко держали ее и волочили.

– Мама, – сказала я и хотела плакать.

– Беги, – завопила она, – или я тебя прокляну!

Один человек закрыл ей лицо. Я отступила.

Кто-то из них крикнул непонятное, и голос полетел эхом по пустой станции. Я спрыгнула на рельсы, бросилась к темным вагонам. Сердце мое уже отвыкло от страха и вот снова полетело в глубокий колодец, на дне которого лежит мертвая папина жена. Я залезла под вагон, залезла под следующий и еще проползла. Я видела ноги того человека. Я слышала, как мама опять закричала:

– Беги, убегай далеко, – и голос ее погас, как гаснет залитый водой огонь.

Я проползла под всеми вагонами и побежала на пустую улицу. На станции эти двое что-то кричали друг другу. Потом голос объявил поезд, но я бежала, как сказала мама, и слышала – поезд стучит у меня за спиной, грустный, как печаль. Весь мир умер, только поезд гремел и выл. Было так страшно, что я не могла плакать.

Я оглянулась – никого, забралась в маленькие кудрявые деревья. Там ночевали собаки. Они чуть пошевелились и дальше стали спать. Я лежала с ними и говорила, чтоб не было так страшно:

– Собачки, собачки, мои дочки.

Я называла их Апу, Моу, Тамби, Ганчу, Амму. Так звали змей в той первой деревне.

Потом я испугалась, что вдруг собаки – это духи или оборотни. Воздух стал не таким темным. Я вылезла из деревьев и пошла обратно на станцию. Минакши уже прибрала небо, оно было гладким и голубым. Я хотела к мамочке, в моей голове было вязко, как в глине ручья. Я думала, что моя мамочка на станции, но там валялся только ее платок и Апсара ходила в перевернутой клетке. Она говорила:

– Император – это примирение. Император, император, семь мечей, император.

В тот вечер мы продолжали клеить панно, и учитель сказал тихим голосом мудреца:

– У всех уже есть готовые работы, а тебе, Грейс, нужно что-то предпринять. Я знаю твой тяжелый график, но откладывать невозможно, если ты хочешь поучаствовать в шоу.

Шоу он называл выставки, на которых кроме показа самих картин играла живая музыка, люди веселились и разговаривали, обсуждая искусство.

– Мина и Климент Радж тоже присоединились к нашей группе поздно. Я думал, а не съездить ли вам завтра в Махабалипурам? Сделать там эскизы? Из Махабали никто еще не уезжал с пустыми руками.

Я посмотрела на коричневые пальцы, слипшиеся от клея. Яд ужаса наполнил мои легкие. Холодные молнии ударили в меня: неужели моя любовь решила забрать любимого себе? Неужели моя любовь способна использовать руки самого учителя?

Я даже не заметила толком, что названа еще и Мина, чьей специализацией было рисование безупречно похожих друг на друга лотосов.

– Учитель, – Мина сложила руки у груди и покачала головой, – завтра наша семья принимает гостей, я не смогу поехать в Махабалипурам.

Я не помню, что ответил учитель, гром и ливень стучали в мои виски.

Когда художники стали расходиться, Климент Радж подошел ко мне на лестнице и, сохраняя между нами расстояние в три шага, спросил, где я живу и смогу ли выехать с утра. Что я увидела? Мое божество тоже смущается.

– Я живу возле пляжа Марина, в Башне, – мой голос стал быстрым и дерзким, слова ударялись друг о друга. Так мы, девушки, защищаемся от незнакомых мужчин, бояться которых учили нас с рождения. – По утрам я всегда варю завтрак.

– Нам нужно выехать пораньше, – сказал он, ныряя на дно невидимого озера, оставляя миру только глаза, как два костра на берегу, – уже в семь будет сильный трафик.

Я не знала, как ответить: если я соглашусь быстро, он подумает, что я проститутка. Если буду отвечать долго, он подумает, что я слишком консервативна и отношусь к отсталым кругам.

– Хорошо, – сказала я резко и стала спускаться по лестнице на улицу.

«Как же я скажу дома, что уезжаю на целый день? Да меня отлучат от церкви».

– Так во сколько подойти? – спросил Климент Радж с высоты лестницы.

Я ответила, чуть оглянувшись: «В семь», хотя это было худшее время. Я не знаю, зачем так сказала. Потом я испугалась, что если он подойдет к Башне, то мои увидят его с балкона. Я, бешено смущаясь, грубым голосом торговки попросила его ждать возле базилики Святого Фомы. Я быстро спустилась, мне хотелось выйти на большую дорогу и стать частью толпы. Что со мной не так? Почему же я такая монахиня, что обычный парень превращается для меня в пришельца из космоса?

Пока я ехала домой, мысли убивали мою голову. Мысли задушили на время мою любовь. Как мы встретимся, что мы будем делать? Я ненавидела Мину за то, что она не поедет с нами. А дома уже на закрытой террасе я услышала тревогу. По лестницам гудели голоса девочек. Голоса разливались по темным закоулкам Башни,