– Вот как? – холодно переспросила Мила, и я пожалела, что так резко с нею обошлась. – Но ты сама не далее как вчера жаловалась на свои проблемы. Те мужчины, которых хочешь ты, неизменно выбирают других. Стройнее, известнее, красивее. Я пыталась тебе помочь. Раскрыла тебе свои секреты. Поделилась верным рецептом, как можно получить любого мужика.
– По-твоему выходит, что надо всего лишь стать совершенством, – нервно усмехнулась я, – Мил, ты на меня уж не сердись. Это я так сболтнула, сгоряча.
Но разговор был смазан. Мила спряталась в невидимую раковину. Я пыталась задавать наводящие вопросы, но она предпочитала переводить все на безобидные поверхностные темы. Я заметила, что под столом она нервно дергает ногой. А ведь раньше Мила была спокойной, как сам Будда. Да и ее новообретенная красота при ближайшем рассмотрении уже не производила столь завораживающего впечатления. Я вдруг заметила, что в похудевшем Милкином лице появилось что-то неуловимо птичье – словно мелкий пернатый хищник вроде разжиревшей помоечной вороны неприязненно смотрел на меня через стол.
Все это выглядело так, словно вместе с частью желудка Миле отсекли и кусочек души, частичку ее спокойного обаяния.
Простились мы холодно. И снова это московское «ну как-нибудь созвонимся».
Почему-то я была уверена, что Мила больше никогда мне не позвонит.
Наверное, многим эта ситуация показалась бы дикой, но после развода мы с Гениальным Громовичем будто бы стали ближе друг другу. Сексуальные и финансовые проблемы не висели над нашими головами, точно топор над плахой. Наконец-то мы могли расслабиться и нормально пообщаться.
– Громович, ты и тут умудрился доказать свою неординарность, – заметила я как-то, когда моей свободе исполнилось, кажется, недели две. – Чтобы стать твоим другом, нужно сначала отвести тебя в ЗАГС, потом убедиться, что супружество в твоем исполнении – это смертная скука, потом благополучно подать на развод…
– Сволочь ты, Верка, – покачал головой Громович, – так пренебрежительно отзываться о наших отношениях… А я на тебя лучшие годы убил.
В первые дни после развода я упоенно наслаждалась одиночеством. И будто бы нарочно делала все не так, как было заведено в нашей семье. Вставала не в половину девятого, а как минимум в полдень. И еще пару часиков слонялась по квартире – в пижаме, с зажатой меж расслабленных пальцев тлеющей сигареткой, с чашечкой крепчайшего кофе. Пила вино в первой половине дня (Громович считал, что по утрам квасят только алкоголики, и ему невозможно было объяснить, что бокал ледяного шабли перед обедом скорее тонизирует, чем погружает в омут дурманного хмеля). Носила дома каблуки (помню, Громович со скандалом выбросил мои тапочки на шпильках, которыми я в былые годы очаровывала будущих любовников, он вопил, что к старости у меня деформируются косточки возле больших пальцев, и тогда ничего, кроме жутких ортопедических бот, я носить не смогу). Часами смотрела телевизор. Запоем читала разную хрень. Гуляла на ночь глядя (люблю болтаться по пустынным бульварам и улочкам с баночкой прохладного пива в руке, так лучше думается, а Громович мрачно предвещал, что на меня нападут все маньяки этого города сразу).
Прошла неделя, потом другая, и я немного заскучала. Вспомнилось вдруг, что в моем браке было и кое-что хорошее – например, вечерние чайные посиделки. Мы вытаскивали на балкон соломенные шезлонги, я заваривала крепкий чай, Громович покупал в гастрономе напротив свежую ванильную пастилу… И мы часами обменивались новостями. Наверное, Громович чувствовал то же самое, ту же невнятную необъяснимую тоску… Потому что именно недели через две после моего переезда он позвонил и застенчиво предложил встретиться-поболтать.
– Скучаю я, – признался он, протягивая мне коробку с пастилой. – Я запутался. Вроде и не люблю уже тебя, вроде бы, мне казалось, что развод – к лучшему. Но в пустой квартире как-то тоскливо.
– Та же фигня, – с удовлетворением заметила я, – но ведь это не будет полным идиотством, если мы все-таки иногда будем встречаться? В конце концов у нас был цивилизованный развод… По обоюдному желанию.
– Точно! – обрадовался он. – Я все стеснялся тебе предложить… Думал, что ты меня пошлешь куда подальше.
– Значит, дружба? – я протянула ему руку.
– Дружба! – он радостно потряс мою ладонь, но потом, нахмурившись, выдернул руку. – Только с одним условием.
– Никакого секса! – быстро сказала я.
– Тьфу на тебя, нужна ты мне. Условие такое: о новых романах не рассказывать. Меня не интересует, с кем встречаешься ты, а тебя не должна касаться моя личная жизнь. Идет?
– Да пожалуйста, – немного удивленно согласилась я. – Неужели ты меня до сих пор ревнуешь?
– Вроде бы нет, – помявшись, ответил он, – но кто знает… Если ты начнешь про мужиков рассказывать, могу вскипеть. Я все-таки еврей, а мы – жуткие собственники. Да и за тебя поручиться не могу, ты у меня девушка горячая.
Когда я, несовершенство из несовершенств, проходила мимо криво приляпанной к столбу афиши «Балет „Рубенс“, все вместе мы весим четыре тонны, и мы вскружим вам голову, черт побери!», что-то заставило меня остановиться. На афише была изображена безвозрастная женщина, очаровательный вздернутый нос которой был зажат между тугими румяными щеками. Ее четыре подбородка нависали один над другим, ее огромные груди стягивал легкомысленный корсет, ее руки были толще моих бедер, но глаза ее излучали столько блеска, что хватило бы на десяток темпераментных истеричек. Она просто излучала уверенность и самодовольство. На афише стояло сегодняшнее число, и клуб, в котором должно было состояться это мясомолочное шоу, находился всего в трех кварталах… Ноги сами понесли меня туда.
И даже когда выяснилось, что билет стоит полторы тысячи рублей – раз в десять больше, чем я могла себя позволить, я не развернулась и не ушла прочь. Это не развлечение, уговаривала я себя, это терапия. Мне нужно, просто жизненно необходимо увидеть кого-нибудь, кому приходится еще горше, чем мне.
– Вы одна? – недоверчиво нахмурился секьюрити, у которого были широко разросшиеся седые брови и немодные остроносые туфли.
– Ну да, а что? – с вызовом ответила я, распрямив плечи. – Одиноких женщин не пускаете?
– Ну почему же, – будто бы смутился он, – только вот женщины к нам… хм… не ходят. Если, конечно, они не из этих… – кашлянув, он осекся на полуслове под испепеляющим взглядом подоспевшего менеджера.
Пиджак я скинула на руки гардеробщику. Прошла в зал, выбрала скромный столик сбоку от сцены, заказала самое недорогое, что нашлось в меню, – чай с коньяком. Шоу начиналось только через сорок пять минут, так что у меня было достаточно времени, чтобы как следует рассмотреть других гостей. В основном это были мужчины – некоторые пришли компаниями, некоторые и поодиночке. Одинокие насупленно пили виски, пришедшие с друзьями немного нервно перехихикивались. Неужели шоу толстушек – это для них не просто повод повеселиться, но катализатор сексуального возбуждения?! Как-то это… гадко. И дико. И даже более унизительно, чем просто стриптиз.
