И лишь через несколько минут Соня уловила в его поведении что-то странное. Даже голос его звучал как-то не так, и это невозможно было списать на простуду: в голосе слышались торопливые, взволнованные интонации.
«Что это с ним? – удивленно подумала Соня. – Температура снова поднялась, что ли?»
И тут Петя сам развеял ее недоумение. Он вдруг обернулся от плиты, над которой держал на весу турку, давая то подняться, то опуститься кофейной пене, и – Соне показалось, что перед этим он прижмурился, – сказал:
– Соня!..
– Что? – удивленно спросила она.
Очень уж взволнованно звучал его голос.
– Соня!.. – повторил Петя. – Мы с тобой встречаемся уже почти месяц, и я... – Он замолчал. Потом вдохнул поглубже, словно собирался прыгать в воду, и продолжил: – И я считаю, наши отношения должны стать более близкими.
«Это как понимать? – изумилась Соня. – Замуж он меня зовет, что ли?»
Предположение, что Петя зовет ее замуж, показалось ей таким смешным, что она едва удержалась, чтобы не прыснуть в ладонь. Представить его в виде мужа – да ведь это из области фантастики! То есть, конечно, она никого не могла представить в виде своего мужа, да и не хотела представлять, но Петя... Ничего себе заявленьице!
– Я знаю, – наверное, все-таки поймав ее изумленный взгляд, торопливо проговорил он, – все это, конечно, должно происходить совсем не так. Вероятно, как-то более спонтанно. Но дело в том, что я...
И тут Петя повел себя так, как Соня менее всего могла от него ожидать. Он поставил турку на плиту – не на горящую конфорку, а на соседнюю – и шагнул к сидящей за столом Соне. Сделал один шаг, другой и, оказавшись рядом с нею, быстро обнял ее за плечи. От того, что Соня сидела, а он стоял, объятие получилось неловкое: Сонин нос уткнулся Пете в живот, прямо в пуговицу рубашки.
– Я тебя хочу! – выдохнул Петя.
– Как?! – вырвалось у Сони.
Все его действия являлись, конечно, образцом бестолковости. Но и ее вопрос был в точности из того же разряда.
– Как мужчина женщину, – ответил Петя.
Кажется, Сонин вопрос не показался ему глупым.
Зато она наконец опомнилась. И комичность ситуации стала для нее такой очевидной, что одно только нежелание обидеть Петю удержало ее от смеха. Да и то пришлось уткнуться ему в живот, потому что одного лишь этого нежелания все-таки было недостаточно: смех так и рвался у нее изнутри.
Наверное, Петя воспринял этот жест как ответ. Притом как ответ положительный. Он тут же обхватил ее за спину с еще большей, чем прежде, неуклюжестью и потянул вверх, как репку из грядки. Не сопротивляться же было его порыву! Соня встала.
– Я тебя очень хочу, – шепнул Петя. – А ты?
Его губы пришлись как раз к ее макушке; она едва расслышала его слова. Что ответить, Соня не знала. Она даже не предполагала, что мужчина может задать женщине такой вопрос. Ну какого ответа он ожидает? Любой прозвучит глупо. Вместе с тем объяснять Пете, что нужны не вопросы, а действия, тоже казалось ей глупым. Или грубым. В общем, бессмысленным. Потому что никакие его действия не были ей нужны.
Руки у него оказались довольно крепкие, он сомкнул их у Сони на спине, и освободиться из его объятий не представлялось возможным. Не вырываться же!
Она все-таки повела плечами, пытаясь высвободиться. Но Петя воспринял этот жест в совершенно неправильном смысле – скорее всего, подумал, что так она выражает страсть. Он сжал руки еще сильнее и, то ли качнув, то ли крутнув головой, поцеловал Соню в губы.
Поцелуй его оказался приятен. Губы у него были мягкие, но не вялые. Они пахли малиной и мятой. Соня вспомнила, что мятный листок был нарисован на пузырьке с каплями для полоскания горла. Ей показалось, что целуется Петя неумело. Но и это почему-то было приятно.
– Пойдем ко мне в комнату, а? – с трудом оторвавшись от ее губ, задыхаясь от волнения, прерывисто прошептал Петя.
Соня не знала, что ответить. Ей нравилось с ним целоваться, но хотелось ли продолжения?.. В этом она вовсе не была уверена.
Она даже вдохнула поглубже, будто надеялась, что за время вдоха-выдоха успеет разобраться в собственных желаниях. Но все получилось совсем не так, как она ожидала.
Петя вдруг напрягся, как будто услышал что-то пугающее. И сразу же Соня тоже услышала шум, донесшийся из прихожей. Это был даже не шум, а только легкий скрежет поворачивающегося в замке ключа. Но за ним последовал скрип открывающейся входной двери.
– Заходи, – послышался в прихожей женский голос. – Ну Петька, опять свет не выключил! После того как он на работу уйдет, три раза все проверяю. Хорошо, если только свет оставит, а если газ или утюг?
– Но вот сегодня же ты не проверила, – возразил мужской голос.
В отличие от женского, уверенного и громкого, он был слабый, даже какой-то дребезжащий.
– Потому что ты позвонил, и я чуть свет из дому выскочила, – сказала женщина. – Тапки вон те бери, белые.
– Покойницкие.
– Типун тебе на язык! Сейчас коньячку выпьем, сразу в норму придешь. И в кроватку, в постельку. Давно пора!
Во время этого разговора Петя напоминал соляной столп. Или нет, соляной столп он как раз не напоминал нисколько – скорее ватную игрушку. У Сони был набитый ватой медвежонок, с которым еще мама играла в детстве. И ее, маленькую, ужасно сердило, что этого медвежонка невозможно было ни поставить, ни даже посадить, прислонив к бортику песочницы: ноги у него подкашивались, да и весь он был такой мягкий, что сразу валился на бок.
Петя, правда, на бок не валился, но ноги у него подкосились, это точно. И руки мгновенно обмякли. Он выпустил Соню из объятий и опустился на табуретку у стола.
В прихожей зашаркали тапки. Дверь кухни, до сих пор лишь неплотно прикрытая, распахнулась широко, и на пороге показались двое.
Первой была женщина. Она была так похожа на свой голос, что голос словно был ее портретом – простым, набросанным резкими мазками, но совершенно точным портретом. Она была высокая, не полная, но широкая в кости. И черты лица – глаза, нос, губы – были у нее такие же, как и фигура: все выглядело крупным, четко очерченным, все поэтому сразу бросалось в глаза и запоминалось тоже сразу и накрепко.
Бывают люди, которые, обладая вполне приятной внешностью, словно бы стесняются себя, стараются себя не выпячивать. Эта женщина нисколько себя не стеснялась, хотя назвать ее красивой или приятной едва ли пришло бы кому-нибудь в голову. Она несла себя как-то даже вызывающе, и в каждом ее движении чувствовался такой напор, которому невозможно было, да и не хотелось противостоять. На вид ей было за пятьдесят, значит, это не был уже напор естественной энергии молодости. Этот напор говорил об энергии характера, о той его составляющей, которую приходится поддерживать в себе сознательным усилием, и чем дальше в возраст, тем все более настойчивым и направленным усилием.
