Она горько усмехнулась:
– Веревку намылить?
– Ну, побить кого-нибудь, окно ему расколотить…
– Спасибо, сама справлюсь.
Санька в замешательстве колупнул синюю краску на стене. Она отошла под ногтем изящной полоской и плавно, перышком, полетела к полу. Дом новый, а краска никудышная.
– Есть сигареты?
– На, – Санька протянул пачку «Явы» и спички. – Капля никотина убивает лошадь.
– Я бы сейчас и водки выпила.
Женя вдруг заговорила быстро, сбивчиво, и Санька сообразил, что она разговаривает сама с собой, но как бы и с ним. Просто горе в ней уже не помещалось.
– Вот умру… и пусть он тогда бросит маму. Легче бросить без меня. Пусть встречается с этой женщиной сколько захочет. Ему не стыдно. Сорок четыре года, конец жизни, можно сказать, а у самого телки в глазах и бесы в ребрах…
Из Жениных сумбурных слов Санька кое-как понял, что она нечаянно нашла адресованную отцу открытку – у них с отцом одинаковые имена. Оба Евгении (как Онегины в Мишкиной пьесе). Любовница поздравила старшего Женечку, а Женя думала, что кто-то поздравляет ее. И теперь она ждала отца с репетиции (а скорее, от той женщины), чтобы высказать ему все, что о нем думает. Дома невозможно, там мама…
– Только не болтай никому, – очухалась Женя.
– Могила, – поспешил заверить Санька.
– Папа нас ни во что не ставит, – терять было нечего, раз уж все рассказала. – Мы по сравнению с ним, талантливым и непревзойденным, ничтожества. Относится к маме как к рабыне – приготовь, подай, унеси. Она молчит и терпит. Идеализирует. Он для нее один – «звезда заветная, другой не будет никогда»… Ненавижу! Кран третью неделю течет, никому дела нет. Меня они кинули. Им важно, чтобы я дома торчала и уроки. Остальное по фигу. Я теперь нарочно кошку к себе заберу. А если папа начнет возмущаться, уйду из дома.
– Куда?
Женя не ответила. Сдавила лицо ладонями и закачалась.
Сто́ит человеку что-нибудь рассказать, как другой примеривает себя к его ситуации. Санька подумал: в моей семье тоже дела не фонтан.
– Жень, у меня сантехник в ЖКХ знакомый. Хочешь, попрошу, чтобы ваш кран починил?
– Я его знаю, – она кривовато улыбнулась. – Общались по телефону, он шайбы в нашем доме «отблиновал». Обещал прийти в течение месяца.
– Заказов у Петрова много, – кивнул Санька, думая, как бы отвлечь Женю от неприятностей. Она вздохнула:
– Хоть бы кто-нибудь застрелил папу на дуэли…
Санька с облегчением увидел, что ей стало лучше. Раз способна шутить, не пойдет сразу вешаться. Если действительно шутит.
За дверью притаилась зимняя ночь. Блистала фонарями, пуская на сугробы морозную искру, сверкала звездами. Пышный, хорошо оформленный звездизм, гордыня неба. По земле тоже бродят звезды, страстно любимые собой. Жаждут величия любым путем. Даже путем возвышения сына над сусликами.
– Я тут придумал кое-что.
Санька взял на руки кошку. Когда садился рядом с Женей, правое колено коснулось ее коленки в шерстяных колготках. Он не отодвинул ногу, и Женя не шелохнулась. Кажется, не заметила. По ноге щекотно пробегал бархатистый ток. Есть примета, вспомнил Санька подслушанный в детстве разговор в парикмахерской, – если мужчина боится щекотки, значит, ревнивый.
Вытянув шею, кошка уставилась на дверь. Должно быть, ее свободолюбивое сознание все еще стремилось на волю. Придерживая бродяжку рукой, чтобы не улизнула, Санька изложил план скорострельной задумки.
Женя скептически усмехнулась:
– Не дают покоя лавры Шишкина?
– Я не Шишкин. (Ревность, ревность!)
– Не Шишкин, – согласилась она. – У тебя какое-то индийское кино получается: «Я твоя папа, ты мой дочь».
– Ага, «Здравствуй, папа, Новый год»… Пусть индийское, лишь бы получилось. Не бойся.
– Не боюсь.
– А не получится – хуже не будет.
– В общем, да.
Кошка выскользнула из рук Саньки. Она давно услышала тревожный рычащий звук. Опытная кошка знала, что лучше держаться от его источника подальше.
Машина затормозила у входа. Неясный говор, скрип снега под усталыми шагами, дверь. Лестница подъезда была пуста, когда человек вошел.
Сочтя дочь взрослой, мама впервые решила не ставить елку, только развесила гирлянды над папиными афишами и украсила стол икебаной с сосновыми ветками. Кроме того, в трех вазах по-весеннему распушились букеты цветов. Папе подарили их на концертах, участившихся в предпраздничные дни.
Маму все же обеспокоило равнодушие дочери к отсутствию елки. Женя ни о чем не спрашивала, ходила с непроницаемым лицом и покорно ела овощные супы. Двойку по физике она исправила, почти готовый спектакль рвался на сцену, – в чем дело? Мама терялась в догадках и поэтому, сомневаясь и переживая, позволила взять в дом кошку-скиталицу. Разумеется, после проверки в ветеринарной больнице. Багира, так назвали приобретение, оказалась здорова и на диво спокойно перенесла все профилактические экзекуции.
Скоро мутноватые бутылочные глаза кошки стали яркими, как изумруды, ухоженная шерстка обрела переливчатый пантеровый лоск и полностью оправдала имя, данное новой обитательнице дома. Не сразу обнаружив ее, погруженный в себя папа неожиданно получил эстетическое удовольствие от созерцания, как он сказал, зеленоглазой египтянки, и лишь по привычке побушевал на тему аллергического ринита. Папе, впрочем, некогда было долго бушевать, он с утра до вечера пропадал на репетициях и концертах.
На улице опять похолодало. «Онегина» репетировали в тесной комнате Шишкина, которую он делил с двумя младшими братьями. Из девчоночьей детской на просмотр являлись ясноглазые двойняшки-третьеклассницы. Воспитанные дети молча устраивались на двухъярусной кровати – братья на галерке, и, если им что-то нравилось, деликатно похлопывали.
Шишкин открыл секрет сюрприза завучу по воспитательной работе и осчастливил его возможностью заменить подневольный сборный концерт неожиданным спектаклем. Завуч передал Мише ключ от зала и разрешил пользоваться сценой. Ребята собрали реквизит, Дмитриевский нарисовал на картоне декорацию – вечернее окно в ветках осенней березы. Татьяна смотрела в него, когда писала письмо. Миша назначил генеральную репетицию на последний перед Новым годом понедельник и объявил воскресенье свободным.
Блаженный день, когда наконец-то можно как следует выспаться! Но с утра пораньше в гостиной затрезвонил телефон. Жалея маму, к нему прошлепала дремлющая на ходу Женя. Небрежно бросив ей из трубки панибратское «здоро́во», сантехник Петров поинтересовался, нуждается ли до сих пор кран Шелковникова Е.В. в ремонте. Узнал, что нуждается, поскучнел и пообещал подойти через час-два.
