— Это ты сделал… Володя?
Не хватало слов, и переход на «ты» был единственным способом, которым она могла отблагодарить человека, доставившего ей такую радость. Человека, только что признавшегося ей в любви.
Странные все-таки существа женщины. Это строптивое создание не пожелало рассыпаться в благодарностях за то, что о ней заботились, а за спасенный мотоцикл готова была расцеловать, что, собственно говоря, она и сделала: в дополнение к щедро подаренному «ты» бросилась к нему на шею и звонко трижды чмокнула в щеку. Но это были подчеркнуто дружеские, а не любовные поцелуи: «Чтобы не вообразил лишнего!»
Но Владимир все равно опьянел от счастья.
Все у воскресшей Моти было отлажено и пригнано, все на своих местах, даже залиты масло и бензин. Хоть сейчас вскакивай на нее верхом и — вперед!
И Ирина не удержалась. Как не проделать по двору круг почета после всего, что они с Мотей пережили!
Мотька, ты жива, и я тоже! Так вперед же, мой стремительный железный конь! Н-но-о!
Они обе мчались после долгого периода вынужденной неподвижности. И наслаждались. Судьба пыталась разлучить их, но теперь они снова слились воедино: яркая девушка и сверкающая машина.
Обе побывали в «состоянии, несовместимом с жизнью», обе с честью выкарабкались из него.
Причем вот что самое интересное: и та и другая — при помощи одного человека, Владимира Павловича Львова.
Ира включила максимальную скорость, ветер привычно засвистел в ушах, и, как это всегда происходило с ней при самом быстром движении, внезапно прояснились мысли. Они стали логичными и упорядоченными.
И тогда в голове один за другим начали всплывать резонные, но неприятные вопросы.
Откуда у Владимира ключ от гаража — это он сумел объяснить.
Как узнал ее адрес? понять тоже можно: во время аварии у Иры были при себе документы, и данные занесли в клинике в историю болезни. А потом, очнувшись, пострадавшая подтвердила их правильность.
Но где он раздобыл саму Мотю? Как вообще узнал, что у Ирины был мотоцикл? Положим, в ее одежде остались права.
А гараж? О гараже ни в правах, ни в паспорте не упоминается.
О «ракушке», как и о местонахождении Моти, могли знать лишь гаишники. И о том, что «хонда» пострадала в уличном столкновении, — тоже.
Да, в курсе событий были только милиционеры и еще… участники аварии: во-первых, сама Ирина, и, во-вторых, владелец того проклятого золотистого автомобиля.
Следовательно… простейшим методом исключения можно вычислить… Львов и есть один из этих двоих, не так ли?
Еще один бешеный виток вокруг двора, и еще один. Наконец все встало на свои места, все прояснилось!
Лицемер… Теперь понятно, почему он очутился рядом со мной в клинике…
Все эти словеса о любви — ложь.
Трус! Он пытался — и сейчас пытается — любым способом задобрить меня.
Боится судебного разбирательства? Ну конечно же!
Я ведь могу потребовать возмещения ущерба. Какие в кодексе есть статьи? Нанесение тяжких увечий, к примеру.
А ущерб моральный? Тут последствия могут быть еще серьезнее: все могут подтвердить, что я претендовала на европейское золото… А он отнял этот шанс и у меня, и у российской сборной в целом.
Я чуть было не попалась на его удочку!
Как ужасно, что никому нельзя верить.
Ирина затормозила резко, всего в нескольких сантиметрах от улыбающегося Владимира.
Она ничего не спросила, только уперлась в него ледяным взглядом. И улыбка тотчас сбежала с его лица.
— Вы, по-моему, все поняли? — догадался он.
Девушка еле заметно кивнула.
Львов вздохнул. Но не обреченно, а почему-то, напротив, облегченно.
— Вот и хорошо. А то я никак не решался вам сообщить. Теперь уже объяснений и не требуется.
Ирина сузила глаза, и опять, как всегда в минуты гнева, ноздри ее раздулись, а шрам на лице выделился ярче обычного.
— Какие уж тут объяснения, — процедила она. — Ты поломал мне не просто руки и ноги, а всю мою жизнь. Я теперь за бортом. Из-за тебя я превратилась в ничто, в абсолютный ноль, без настоящего и будущего.
И на этот раз «ты» выражало не признательность, а ненависть и презрение.
— Убирайся прочь… благодетель! — Это было сказано тоном безапелляционного приказа. — И никогда больше не попадайся на моем пути. Ни-ког-да. Понял?
— Понял, — покорно и почтительно кивнул он. — Уйду. И не волнуйтесь, Ирина Владиславовна: никакого иска я возбуждать не собираюсь. Вас к ответственности не привлекут, я заявил, что претензий не предъявлю.
Он крутанулся на каблуках и пошел, не оборачиваясь, прочь со двора, где у обочины улицы Сергея Лазо был припаркован его автомобиль.
Ира провожала взглядом его светлый затылок… и вдруг почувствовала, что затылок заломило у нее самой. Будто от удара… от того самого удара, который она в момент аварии ощутить не успела. Вот когда он дал о себе знать! Словно сработала мина замедленного действия.
И сразу же всплыла в памяти та самая секунда, когда именинница рванула на желтый свет, наудачу, а…
…Желтый слился с красным, и они, смешавшись, образовали оранжевый!
О чем говорил этот человек только что? Он не станет возбуждать иск? Против меня?
Не станет, а мог бы! Ведь это я, я поехала тогда на красный.
Я одна и виновата!
А он, пострадавший от моего лихачества, еще и выхаживал меня.
Обидела хорошего человека. Обидела ни за что!
…Стряхнув оцепенение, она пришпорила Мотю и вырулила на улицу, но золотистый автомобиль марки «Сааб-9000» уже свернул в один из переулков.
В какой именно? Направо или налево?
Владимир Павлович Львов исчез, не оставив своего адреса.
И теперь уже Ирине Первенцевой хотелось разыскать его. Они поменялись местами.
Он уехал, так и не сделав последнего, третьего признания: о том, что нанял детективов для ее розыска.
Жаль. Может быть, Ирина воспользовалась бы этой идеей и догадалась пустить по его следу сыщиков…
Да нет, не пустила бы. Не в ее это характере. Что сделано — то сделано. Не поправишь, не вернешь.
— Не поправишь, — шептала она, — не вернешь.
По телевидению шла прямая трансляция чемпионата Европы по фехтованию.
Трибуны были забиты до отказа: казалось, весь Париж — город мушкетеров — собрался посмотреть состязания.
На экране мягко скользили по белой дорожке люди в белом. Они были в сетчатых масках, но Ирина узнавала каждого еще до того, как они по окончании поединка молниеносным жестом открывали лица.
