Были времена, когда он жадно хватался за любую работу, набирая заказы, набивая руку. Тогда никто не воспринимал его всерьез, но юноша не сдавался и упорно работал. В парикмахерской, где он оказался после окончания курсов, скептически поглядывали на двадцатилетнего парня с невероятно уложенными длинными каштановыми волосами, сережкой в левом ухе, не выносившего запаха табака. Он отслужил в армии, а вернувшись, не медля ни дня, стал приближать к исполнению свою мечту. Он два года взращивал ее, трепетно охраняя ото всех — Дима окончательно и бесповоротно решил стать парикмахером. Юноша не напрасно боялся непонимания. Он пережил град насмешек со стороны отца, схватившегося за голову, когда сын рассказал о своих планах.
— Как я буду смотреть в глаза знакомым? Мой сын — цирюльник! Что у тебя случилось с мозгами за два года? — не глядя на сына, кричал Рогозин-старший. — Армия делает из пацанов мужчин, а тебя превратила в идиота! Только через мой труп!
Все обошлось без крайностей. Отец смирился, не переставая при этом отпускать неприятные шуточки в адрес сына. Мать молчаливо приняла позицию Димы. Мать поддерживала его всегда и во всем, этот раз не стал исключением. Она приходила к нему по вечерам, садилась на край кровати и гладила его шелковистые каштановые кудри.
— У тебя есть только один выход, — однажды сказала она, и эти слова Дима запомнил навсегда: — Стать лучшим. Тогда отец поймет, что неправ, и смягчится. Он хочет гордиться тобой, не представляя, что это можно делать, имея сына с такой профессией.
— Я стану лучшим, мам, — убежденно сказал Дмитрий. — Не только для него, а и для тебя. Ты хоть веришь в меня?
— Конечно, Митенька.
Ему так нравилось, когда мать нежно обращалась к нему, целуя в щеку или макушку. От нее всегда пахло духами. Тонкий аромат апельсина и какой-то пряности, названия которой он не знал. Дима запомнил этот запах на всю жизнь. Он преследовал его, вызывал слезы и спазм в горле. А в больнице, куда мама неожиданно попала, этот запах безнадежно смешался с тяжелым больничным. Он был всюду, забираясь в нос, горло, впитываясь одеждой. И даже после выхода на улицу, не сразу исчезал, оставляя состояние тревоги.
Болезнь матери наверняка началась давно, но решила нанести сокрушающий удар накануне поездки Димы на первый для него международный конкурс парикмахерского искусства. К этому моменту на талантливого молодого человека успели обратить внимание. Манера его работы и качество завораживали, привлекая все новых клиентов. Дима собрал вещи, предвкушая состояние легкого, приятного возбуждения от духа соревнования, когда мать забрали в больницу. Вернувшись после последнего перед отъездом рабочего дня домой, он застал отца за бутылкой водки. Обычно за ним такого не водилось, поэтому Дима сразу понял: что-то случилось.
— Маме делают операцию, шансов мало, — глухо сказал отец, и Дима, не раздеваясь, помчался в больницу.
Он никогда не забудет ее бледного, слившегося с цветом белоснежной наволочки лица после операции. Он хотел, чтобы мама увидела его, когда придет в себя после наркоза. Ему казалось, что от этого ей должно стать легче. Дмитрий поверить не мог, что она не встанет с постели, не вернется домой. Это казалось ужасным, кошмарным сном, в котором ему предстояло провести несколько дней и ночей. Дима понимал, что конец может наступить в любую минуту, и бессильно наблюдал за агонией. Он был с ней рядом, когда она умерла. Увидев, что она перестала дышать, он стал перед кроватью на колени. Он просил прощение за всю боль, которую осознанно и бессознательно причинил ей. А еще за то, что не успел при ее жизни стать лучшим. Теперь это обещание приобретало новый смысл. Сжимая безжизненную руку матери, Дима шептал слова, которые никто не слышал.
Из его глаз не пролилось ни слезинки ни в этот миг, ни после. Он не мог понять, почему ему отказано в такой облегчающей во все времена милости — слезах. Казалось, он безучастно наблюдает за происходящим или вовсе не понимает, что происходит. Глаза его оставались сухими и на кладбище. Первые комья земли, ударившись о крышку гроба, разлетелись на множество мелких комочков, и только тогда он рванулся к свежевырытой могиле. Чьи-то сильные руки схватили его и удержали, хотя он ничего глупого не собирался делать. Он просто хотел удостовериться в том, что крышка гроба закрыта достаточно крепко. Дима боялся, что на ее застывшее, но почему-то помолодевшее лицо попадет земля. Отец удивленно поднял брови, услышав от него об этих опасениях, и вернувшись домой, попросил его выпить две маленькие таблетки. Дима послушно выпил и вскоре впал в забытье. Он не сидел за поминальным столом, потому что сразу отказался от этого — он всегда возмущался этим обычаем, называя его варварским. Диме казалось, что к концу подобных мероприятий не многие помнили, по какому поводу собрались.
Наутро он с отцом и еще несколько близких друзей и родственников отвезли на могилу завтрак. Дима смотрел, как на коричневом холмике расстилают салфетку и на ней появляется стопка водки, пирожки, кусочки колбасы и сыра. Он окинул взглядом присутствующих, не заметив на их лицах ничего необычного. Привычные движения, словно заученный текст, который говорят автоматически, не вкладывая в него ничего от души. Казалось, этот ритуал больше нужен им самим, а не усопшей: еще одна возможность поговорить с надрывом, выпить, плеснув остатки на могилу. Дима мечтал остаться с матерью один на один, но не прогонять же было всех. Недовольство на его лице не укрылось от внимательного взгляда отца. Он наблюдал за сыном, тревожно всматриваясь в его потемневшие глаза, наблюдая за его замедленными движениями.
— Выпей, сынок, — впервые отец протягивал ему рюмку, содержимое которой, налитое до краев, чуть не выплескивалось на его дрожащую руку.
Дима молча сделал большой глоток и почувствовал обжигающую волну внутри. Голова тут же закружилась, но от протянутого бутерброда он отказался. Потом повернулся и пошел к микроавтобусу, привезшему их на кладбище. Он не мог ни с кем общаться, не хотел никого видеть. Даже на отца в душе появилась какая-то, по сути, беспричинная обида. Словно он был виновен в том, что произошло с матерью. С ее уходом трещина в отношениях Димы и отца разрасталась и достигла критического состояния примерно через два месяца. В очередной раз собрались те, кто хотел почтить память безвременно ушедшей молодой женщины. Кто-то сказал за столом, что теперь ее душа точно на пути в рай. Мистика сорока дней, после которых скитание заблудших душ заканчивается и предстоит путь в вечность.
— А что, до этого она была где-то здесь? — поинтересовался Дима, стараясь скрыть иронию в голосе.
